Книга Декрет о народной любви, страница 17 – Джеймс Мик

— Мне неизвестно даже ее имя. Я бы сказал, что всякий в вашем городке в опасности. За мной гнался другой каторжанин. Сообщники прозвали его Могиканином. Не знаю, какое имя ему дали при крещении. Весьма настойчив, если решился на человекоубийство. Несколько дюжин чешских солдат ему не помеха.

— Вам знаком мещанин по фамилии Балашов?

— Нет. Кстати, как зовут даму?

— Вам не обязательно знать.

— Уж не Анной Петровной ли? Верно! Вас выдает выражение лица. Мне про нее часовые рассказывали. Передайте сей особе мое восхищение ее талантом. Фотография еще нас с вами переживет!

На миг стало тихо. Муц чувствовал, что Самарин его изучает. Лейтенант обернулся, заключенный глядел на собеседника с выражением непринужденного добродушия. Конечно же, говорил он исходя единственно из глубочайшей, искреннейшей заботы, точно давний друг. Муц принялся было перебирать в памяти знакомых: знал ли он этого человека прежде? Какой вздор… Но разве не бывает людей, наделенных силой при помощи голоса, выражения лица и понимания людей входить в друзья всем и каждому? Заставлять ценить мимолетное знакомство ничуть не менее, нежели многолетнее, внушать, что время не имеет значения? Неужели былое и впрямь пустяк, если осмыслить настоящее?

— А вам Анна Петровна пришлась по душе, а, Яков?

— Разве… Меня зовут не Яковом, — ответил Муц. Прозрачная уловка.

— Авраамом?

— Меня зовут Йозеф. И попрошу без панибратства! Вы знали о смерти колдуна?

Самарин покачал головой. Затем прищелкнул пальцами и указал на Муца.

— Отравление горячительными напитками! — вскричал заключенный. — Вы же сами уже выдали ваши подозрения, с чего бы мне… Послушайте! — Арестованный понизил голос, облизал губы и глянул в сторону крошечного окошка на стене камеры. Самарин выглядел перепуганным не на шутку. — А что, если Могиканин уже и сюда добрался? Шаман знал, что урка собирался надо мной совершить! Нелепо, но прославленный бандит, хотя и будет хвастаться перед товарищами тем, что отведал человечины, ни за что не допустит, чтобы о совершенном узнали простые смертные, иначе окажется опозорен. К тому же мне доподлинно известно, что злодей нес с собой спирт. Прошу вас, лейтенант! Вы же видите, как я устал, а завтра предстоит трибунал… если под окном не будет вашего часового, я целую ночь глаз не сомкну! Опасность грозит всякому, кто слышал мой рассказ о происшествии в тайге! Теперь и вам… Но завтра меня услышит столько человек, что даже Могиканину всех не истребить!

— Бублик! Рачанский! — позвал Муц, поднялся и направился к выходу. — Сюда!

Оба часовых неспешно приблизились. Муц огляделся:

— Пан Самарин попросил об особо тщательной охране на сон грядущий, а я знаю, что вы давно искали предлог, чтобы сойтись с ним поближе. Предлагаю вам провести ночь в его обществе.

— Почту за честь, — просипел Бублик.

— Оружия арестованному не давайте. В остальном же делитесь всем, что имеете.

— Ну так оставь нам фонарь!

— Я покуда не ухожу.

Бублик выступил на шаг вперед:

— Для нас великая честь принимать эдакого гостя, настоящего представителя, значит, российского рабочего класса, интеллигенции, активного борца за права трудящихся и, значит, светоч… путевой огонь для крестьянства и человека, постигшего всю, значится, глубинную сущность величайшей из мировых революций, и который поможет нам уразуметь все ядовитое нутро империализма, капитализма и буржуазного национализма, и который, значит, сделается для нас проводником в мир работ великого Карла Маркса. Ура товарищу Самарину! — Бублик захлопал в ладоши. Ему вторил Рачанский.

— Дайте закурить, — попросил Кирилл.

Бублик ткнул Рачанского локтем под ребро, тот протянул самокрутку и дал прикурить. Самарин жадно затянулся.

— А что, случилась революция? — поинтересовался арестованный.

— Да! — проорал Бублик и вскинул кулак.

— Полагаю, были флаги, демонстрации, смена правительства, наказания собственников, известная доля грабежей и поджогов, перераспределение земли и жилплощади, а также военно-полевые суды?

— Точно! — откликнулся Бублик уже не столь уверенно, приспустив вскинутую руку. — Всё переменилось!

— А сам ты переменился?

— Да! — ответил солдат, вновь вскидывая кулак. — Нет!.. — Рядовой хлопнул себя по лбу, ткнул в грудь, пристукнул оземь прикладом и дал Рачанскому тычка. — Я… необученный. То есть без образованнее. Но я не виноват! Все мы жертвы марионеточной австро-венгерской буржуазной образовательной системы. Имеет место множество всяких… тенденциев.

— Вид ишь ли, я простой студент, — признался Самарин, жадно насыщая легкие сизым жаром дыма, — и вовсе не революционер, за которого ты меня принимаешь. Пять лет каторжных работ… — Кирилл засмеялся, — из-за пустячного недоразумения! Но как бы там ни было, я вот как считаю: когда происходит революция, то случается она вот здесь! — Арестованный постучал себя по лбу.

— В самую точку! — воскликнул Бублик, несколько раз то привставая, то усаживаясь вновь. — Как сказал, а? Коротко и ясно. Товарищ Самарин, а как лучше всего вести внутреннюю революционную борьбу? Многие солдаты и офицеры…

— Есть люди, наделенные добродетелью от природы, — заметил Самарин.

— Точно!

— Щедрые от природы. Лишенные эгоизма, работающие ради общего блага, готовые делиться бескорыстно, а жертвовать безвозмездно. Те, кто не нуждается в руководстве.

— Правильно! Я и сам…

— А остальных нужно истребить.

— Истребить… Ага, я вижу, тут…

— Видеть — проще всего, смотреть — куда труднее. Вот в чем дело. Ежели Бога нет, то подлинной революции придется взять на себя роль кары Господней. Эмиссарам ее надлежит уподобиться посланникам неумолимой, неодолимой силы, собственной воли и предать злодеев справедливому суду. Дай закурить.

— Дай ему табачку, Рачанский!

— У меня последняя!

— Ты что, хочешь пасть по приговору справедливого суда? Дай! — Бублик вырвал самокрутку и передал узнику, тот с легкостью нагнулся над свечным огоньком и прикурил. — Дальше рассказывай, товарищ Самарин, прошу. Разъясни, как нужно уничтожать. Как распознать добродетельных людей? Не выйдет ли здесь какой ошибки?

— Непременно, — расхохотался Самарин. Перебрался на свою сторону, устроился полулежа, опершись на локоть, руками разгоняя клубы дыма перед лицом. — Пойми, я не знаю, как всё случится. Я же только студент.

Рачанский вставил:

— Но если истребители уничтожат вместе с правыми и невинных, разве их самих не нужно будет истребить?

— Заткнись! — рявкнул Бублик.

— Рачанский прав, — заметил Самарин. — В конце концов истребители перебьют друг друга, на том и успокоятся. Вот почему те, на кого возложено право судить, могут позволить себе такое поведение, что покажутся чудовищами. Ибо пребывают по ту сторону вины и правды. Они ужасны, они пугают и замараны кровью. Но вините их не более чем потоп, как бы ни страшила вас водная стихия и сколько бы подобных вам ни истребила она. Схлынут воды — и прекратится наводнение, и преобразится суша!