Книга Кукушкины слёзки, страница 10 – София Привис-Никитина

Ляля собралась в считанные дни и прилетела в Москву исполненная радужных надежд. Главное, чтобы Каромо увидел её, такую красивую и цветущую, что дух захватывало.

А о дочери и говорить было нечего. Девочка получилась сказочно прекрасной! Почти европейское личико и шоколадная шёлковая кожа. Это шокировало и завораживало одновременно.

Ляля не знала не только о том, что Каромо крепко женат, но и ещё о том, что Жужу подарила ему первенца, а первенец, в свою очередь, подарил Жужу десять килограммов прибавочного веса.

Отец отпустил в поездку сына легко. Он хорошо знал своего мальчика. Если даже предположить (что было бы уже само по себе безумием), что мальчик бросит наработанное и приносящее невиданные дивиденды дело и помчится к этой «Ля-ля», то семью и своего антрацитового мальчика он не бросит никогда.

Семья Балла была чадолюбивой. Он видел глаза своего сына, когда на его руках агукал и пускал пузыри сын. Так что побега он не страшился, а в остальном, в смысле верности, ему было до лампочки.

Каромо и здесь, в Париже был завсегдатаем злачных мест, что нисколько не мешало семейному бизнесу, значит можно считать, что ничего и не было предосудительного в привычках и пристрастиях сына.

Каромо остановился в гостинице «Россия» в огромных апартаментах с кухней, ванной комнатой и всеми делами. Там же три дня по замыслу должны были проживать Ляля с дочкой.

Встреча с несостоявшимся женихом потрясла Лялю. Перед ней стоял красивый темнокожий мужчина, мало напоминающий немного нескладного и постоянно простуженного её горячо любимого Каромо.

Этот новый мужчина был наполнен такой сексуальной энергетикой, что Ляля влюбилась по второму кругу. Но это уже была любовь опасная. Любовь-страсть совершенно созревшей женщины, вскормленной мечтами и долгим ожиданием именно этого мужчины.

Каромо же, напротив, был несколько разочарован тем, что его воробышек превратился в роскошную жар-птицу. Такие женщины его не привлекали, и его любовь к Ляле моментально трансформировалась в родственную крепкую дружбу-любовь и заботу, совершенно лишённую каких-либо сексуальных оттенков.

Они провели чудесный день, посетили шикарный ресторан, бродили по Москве. Каромо не спускал с рук свою очаровательную доченьку. А вечером в номере, распаковав многочисленные подарки и уложив Бэлочку спать, Каромо подошёл к Ляле, приобнял её за плечи, звонко чмокнул в курносый нос и со словами:

– А теперь зпать, зпать! Завтра у наз зложная культурная программа! – отправился в спальню.

Ляля осталась стоять посреди комнаты разочарованная и почти уничтоженная. «Такого не может быть! Он, наверное, хочет, чтобы Бэлочка уснула. Я сейчас успокоюсь, приму душ, и он придёт! Он не может не прийти, он приехал ко мне! Я ждала его столько лет!»

Ляля приняла душ, облачилась в невесомую ночную рубашку и юркнула в постель.

Стрелка часов приближалась к трём, когда Ляля босыми ножками пробежала в спальню Каромо.

Он принял Лялю приветливо, откатал обязательную программу и молниеносно уснул, привалившись к её плечу. До рассвета Ляля пролежала рядом с ним, глотая горькие злые слёзы. А потом вернулась в комнату к дочери и заснула тяжёлым похмельным сном.

Поздним утром их с Бэлочкой разбудил Каромо. Он уже сбегал по своим коммерческим делам, ему предстояло только завтра присутствовать на подписании каких-то бумаг, впаять в них свой фамильный росчерк, и можно возвращаться домой, в Париж.

Ляля подняла на него измученные несчастные глаза. На безымянном пальце Каромо блеснуло обручальное кольцо. Вчера его не было. Значит ещё вчера Каромо ехал к ней, а завтра он едет к жене.

Кольцо сигнализировало: «Ко мне на пушечный выстрел ни-ни»! Ляля где-то допустила ошибку. Но где?

Весь долгий день она ломала голову над тем, что произошло или, вернее – чего не произошло между ней и Каромо, но не могла понять ничего, и злоба постепенно падала на сердце тяжёлым булыжником.

Каромо уехал, оставив Ляле с дочкой гору подарков и тугой бочонок долларов, стянутых аптечной резинкой.

А Ляля страдала. Любовь постепенно переходила в ненависть. Она не сумела спустить ум в сердце. Ненависть, формируясь где-то в районе солнечного сплетения, откладывалась на теле лишними килограммами.

Злоба и ревность падали на душу немотивированной неприязнью к шоколадной дочери. Кто ж на ней женится с таким кофейным придатком?

Теперь Ляля мечтала о замужестве. Она должна выйти замуж, удачно выйти замуж, чтобы этот, там, в своём сраном Париже… и всё такое прочее.

А жизнь всё пинала и пинала. От этих бесконечных пинков быстро стиралась грань между плохим и хорошим, размывались понятия о том, чего делать нельзя, а что и можно себе иногда из запретного позволить.

Если раньше нельзя было оставить маленькую Бэлочку ни на минуту, то со временем вполне возможным стало оставить на безответную преданную бабушку-прабабушку. Подкинуть и сорваться морозным январским вечером в блистающий огнями и грохочущий музыкой, ресторан.

В ресторане было много мужчин, было из чего выбирать.

Ляле активно не нравились пожилые мужчины с трёхдневной щетиной. Это было безвкусно и глупо. Молодой и яркий брюнет мог себе позволить заявиться в кабак небритый. Ему было, что предъявить помимо щетины. А эти? Что могли они ей предъявить кроме, возможного памперса в штанах?

А вот лысые мужчины ей нравились. Только искренне лысые, а не зачёсывающие три волшебные волосины от уха до уха.

Разовые радости секса её мало интересовали, она хотела замуж и всё тут! Вытворяла с мужиками в постели чёрти что, не говоря уже о том, что они с ней вытворяли, а наутро готова была сломя голову, бежать с ним в ЗАГС.

Точно зная про себя, что будет хорошей женой и верной подругой, обовьёт любовью и уютом. И очередной любовник просто обязан на ней жениться. Она ведь отдавала себя им искренне и без остатка в надежде на «хэпиэнд», но наутро их любовь растворялась без остатка, как сахар в чае.

И Ляля опять выходила на охоту, чтобы подстрелить очередного претендента в женихи. Опять отдавалась вся без остатка, и снова напрасно.

В ней прекрасно уживались шлюха и ребёнок. Но такое самопожертвование было бесперспективным. Это всё равно, что поджигать стодоллоровую купюру для того, чтобы отыскать в темноте ржавый цент.

Но однажды у Ляли образовался ухажёр с видом на замужество. По манере поведения он был «велеречивый кент», заговорить мог кого угодно, даже Лялю.

Иногда у него появлялись серьёзные деньги. Но прилагательное «серьёзные» в применении к его деньгам было просто немыслимо. Деньги в его руках сразу превращались в шальные. Возникали как бы из ниоткуда, и уходили в никуда.

Это в никуда было разнообразным: казино, вино, женщины. Безмерные траты, истерическая погоня за удовольствиями и утренний похмельный аудит стоимости своих сиюминутных страстей ошпаривал душу, как кипятком.