Книга Пятое Евангелие, страница 72 – Йен Колдуэлл

– Подумать только! – воскликнул он. – Это же маленький Алекс Андреу!

– Отец Том!

Он обнял меня, словно сына. Как же Миньятто удалось его отыскать? Последнее, что я слышал о Странском, – он работает ректором какого-то института в Иерусалиме.

– Проездом в Риме, – сказал он, подмигнув. – Простая случайность.

Лучо. Только Лучо мог отовсюду собрать этих людей. Не удивлюсь, если он же и оплатил их срочный перелет.

– Так во что там впутался твой брат? – спросил отец Том, понизив голос.

– Святой отец, он не сделал ничего предосудительного. Просто не хочет заявлять судьям, что невиновен.

В этом был весь Симон. Странский покачал головой и махнул в сторону двери:

– Пойдешь со мной?

Когда я объяснил, что мне нельзя, он улыбнулся и ответил:

– Что ж, тогда будем молиться, чтобы я не сел в лужу. Лет десять не брался за старое доброе каноническое право.

Скромные слова в устах живой легенды. Работая вместе с двумя кардиналами, отец Том составил проект исторического документа церкви о будущем наших отношений с нехристианами. Хотя Странский мог свидетельствовать только о поведении Симона в юности, стратегия Миньятто была ясна: поразить судей свидетельствами о моральном облике моего брата.

Прошел час. Уехал отец Том. Прибыл третий свидетель – и стал настоящей сенсацией.

Архиепископ Колласо, бывший нунций в месте первого назначения Симона – в Болгарии. Родившийся в Индии и получивший образование в Риме, Колласо был старше всех ватиканских дипломатов и воплощал сам дух службы в секретариате. За четверть века своей карьеры он побывал нунцием в десятке стран. Сегодня он был одет в белую сутану с пурпурным поясом, – одеяние, которое носят священники в тропиках, придавало его прибытию еще большую значимость. Очевидна и причина, по которой он приехал. Тем самым Миньятто и Лучо давали понять очень важную мысль: секретариат поддерживает Симона, даже если против выступает его руководитель.

Прошел последний час. Затем в два часа вслед за архиепископом Колласо появился последний свидетель защиты. На этот раз я не поверил своим глазам.

Даже Лучо наверняка пришлось поработать, чтобы задействовать столь высокие рычаги. Кардинал Торан, крупная фигура секретариата. Было время, когда поговаривали, что он станет новым кардиналом-госсекретарем, сменив на посту Бойю, и это коренным образом изменит наши отношения с православными христианами. Но у Торана обнаружилась болезнь Паркинсона, как у Иоанна Павла, и его перевели на менее ответственную работу библиотекаря Святой Римской церкви. Но сперва он успел познакомиться с Симоном на курсе дипломатии, который его высокопреосвященство вел в академии. Папский библиотекарь укажет на моего брата как на одного из любимых своих учеников.

Торан скромно прошел мимо, опустив голову и смущенно улыбаясь. Теперь все части защиты сложились воедино. Мне очень хотелось оказаться внутри и посмотреть на судей, которые лицезрели вереницу церковных знаменитостей. Неудивительно, что Лучо захотел все видеть сам.

В три часа Торан вышел. Теперь все было готово к появлению Симона. Поскольку большинство ватиканских офисов закрывались в час дня, а во время долгих смен работникам полагался хотя бы обед, я ожидал, что судьи сперва объявят перерыв в заседании. Поэтому я ждал у дверей Миньятто, готовясь вместе с ним торжествовать по поводу триумфального начала.

Но никто не вышел. Чем дольше длилась тишина, тем сильнее я чувствовал, как в душе разливается тревога. Они ждали Симона. А Симон не шел.

Через двадцать минут подъехал седан. Шофер открыл заднюю дверь и встал в ожидании. Двери зала суда распахнулись, и из них вышел мой дядя, кипя от негодования.

– Что происходит? – спросил я.

Но Лучо прошел мимо меня к ожидавшей его машине. Через мгновение она уехала. Я обернулся и увидел стоящего рядом Миньятто.

– Что-то сорвалось? – спросил я.

– От кардинала Бойи ни слова, – проворчал Миньятто.

– Как они могут так поступать с Симоном?

Монсеньор не ответил.

– Дядя вернется?

– Нет.

Я кашлянул.

– То есть мне можно зайти в зал?

Миньятто стремительно развернулся ко мне.

– Вам нужно кое-что понять. Я не могу должным образом защищать вашего брата, если ваша семья продолжит брать дело в свои руки.

– Монсеньор, я прошу прощения. Но телефон Уго мог бы…

– Я знаю, что мог бы телефон Уго. Если вы не соглашаетесь с моими просьбами, я не могу представлять в суде вашего брата.

– Понимаю.

– Если вы задумаете что-либо еще, сперва обратитесь ко мне.

– Да. Обязательно.

Моя смиренная уступчивость, кажется, успокоила его.

– Хорошо, – сказал он. – Последние показания будут выслушаны через час. Идите пообедайте и приходите сюда ко мне через пятьдесят минут.

Через час я должен забрать Петроса, но с этим придется подождать.

– Кто будет давать показания?

– Доктор Бахмайер.

Куратор-помощник Уго. От него судьи узнают подробности о выставке.

– Буду, – ответил я.

В четыре тридцать двери открылись. Миньятто подвел меня к столу в правой части зала. Точно такой же стол, для обвинения, я увидел слева, и за ним сидел священник, носивший старинный титул «укрепителя правосудия». Рядом с ним – очень важная фигура, нотариус, без которого слушания не имеют юридической силы. За нами находился зал с рядами пустых стульев. И был еще третий маленький столик с микрофоном, между защитой и обвинением. На столике поставили графин с водой и стакан. Несложно догадаться, для кого…

– Нам здесь не полагается задавать вопросов, – шепотом сказал Миньятто. – Если с чем-то будете не согласны – напишите. Если я сочту вопросы полезными, то передам их судьям.

– Прошу садиться, – сказал председательствующий судья.

Жандармы впустили доктора Бахмайера, затрапезного вида мирянина, со взлохмаченной бородой и плохо причесанными волосами. Я дважды встречался с ним, когда работал с Уго, и знал, что Уго держал доктора в неведении. Вряд ли Бахмайер много знал о выставке.

Нотариус поднялся, чтобы привести его к двойной присяге: в неразглашении тайны и в правдивости показаний. Давая согласие, Бахмайер казался испуганным.

– Пожалуйста, назовитесь, – сказал председательствующий.

Это был монсеньор благообразного и несколько старомодного вида, с большими очками в черной оправе и копной седеющих волос, зачесанных назад и высоко уложенных гелем. Я не узнал ни его, ни двух других членов суда, так что, видимо, Миньятто оказался прав: все судьи, лично знавшие Симона, заявили самоотвод. У монсеньора был польский акцент, а значит, его назначили в Роту в начале понтификата Иоанна Павла. Но несмотря на обширный опыт, судья чувствовал себя тревожно. Это подтверждали и неубедительный голос, и неуверенные жесты. Трудно представить, как такой человек сможет убедить остальных, когда суд удалится на совещание, чтобы вынести приговор.