Книга Аппендикс, страница 37 – Александра Петрова

Он не обломок, а потомок Децебала, – возразил Флорин.

Странно, что он так противился признать, что был обломком. Ведь это было очевидно. Если он действительно был в родстве с тем доблестным воином, его предки были не из самых видных и смелых, иначе бы они не спаслись от этнических чисток, устроенных Траяном, а были бы убиты в бою или перевезены в Рим, чтобы пройти под триумфальной аркой с цепью на щиколотке, а потом сгинуть в подвалах Туллианской тюрьмы.

– Ну и заодно – какого-нибудь римского солдата или даже всадника-колонизатора, переселенного в Дакию, – продолжал хвастаться он. – Уже само название его национальности напоминает об этом. Он, возможно, гораздо больший римлянин, чем все эти римцы вокруг, которые его шпыняют.

– Нет, ну кто они вообще такие? Как любая столица, это же город приезжих. Мы все здесь приезжие. И все мы – римляне. В этом городе уже в древности практически не было не только римлян, но даже италийцев! Возможно, в сотне из них спят гены древних греков, евреев, каких-нибудь финикийцев, хотя более правдоподобно, что они – продукт норманнов Роберта Гвискара ^[28], которые в пылу устроенного ими пожара обрюхатили всех девчонок подряд. Или еще хуже – ландскнехтов, лет пятьсот назад изнасиловавших половину женского населения. Или, может, они отпочковались от готов, вандалов или панонцев, которых сами же по школьной программе называют варварами, но еще более вероятно – они происходят от тысяч пьемонтцев, понаехавших в новую столицу вместе со своим корольком всего лишь сто пятьдесят лет назад. Не менее похоже на правду и то, что они дети и внуки южан, бежавших в поисках лучшего в пятидесятые годы. Тогда в своих бараках у акведука счастья ^[29] они были такими же челюскинцами, как сегодня румыны и прочие. Но Рома ^[30], импозантная старушенция, кошачья говнолизка, взбалмошная нимфоманка, которую они все выдают за непорочную девицу, только и рада связям на стороне. Это ее омолаживает, ее суть – слияние, а не отторжение, Рома никогда не смотрела на цвет кожи. Ведь не пицца же и паста объединяют этот народ! И уж точно не язык и не какие-то культурные ценности. Даже не все здесь читают Дьаболик ^[31], кажется, лучшее, что есть в этой стране. Всех объединяет как раз отсутствие общих корней.

Я тоже не читала Дьаболик, но подумала, что, несмотря на региональное разнообразие, никакой другой народ не представлялся мне таким единым или даже однообразным в своих симпатиях и антипатиях, тиках и увлечениях, которые казались прямым продолжением духа прошлых, порой античных, веков. Найти настоящего римца, такого, как требовалось, – хотя бы в седьмом поколении, было непросто, но сам город подгонял под себя тех, кто в нем оказался и автоматически считал себя потомком великих.

Кроме изысков стола, просыпания под запах кофе, приготовленного маммой или – все одно – женой / подругой (кофе появился только около четырехсот лет назад, – не преминула бы заметить Оля. – Но ведь мама-то была всегда и точно уж подавала что-то, иначе откуда у них взялась такая увереность, что женомама должна непременно тащить дребезжащий ложечкой поднос пробуждающемуся утром мужчине в постель? – отбила бы я удар), детской любви к зрелищам, общей одаренности ко всему, их можно было поймать на чрезмерной внимательности к власти, изысканном дипломатизме, граничащем с лживостью (которая не считалась большим грехом), на примирительности, дабы никак не нарушить приличий, фатализме, услужливости, но так, чтоб только самому не вляпаться в какую-нибудь историю, что принимало порой формы бессовестного сервилизма, на способности отвернуться или промолчать, когда нужно говорить во весь голос или даже кричать, вмешиваться, защищать. Пожалуй, это была самая любезная и самая жесткоиндивидуалистическая нация, способная раздробить любое общее дело до своего церковного прихода и колокольни, до частного предприятия, которое нередко совпадало с семьей или просто с собой любимым. Они и сами это признавали, следуя пословице, по которой получалось, что для создания политической партии досточно уже одного итальянца, и даже наиболее сплоченные группки рассыпались из-за малейшего ветерка или аппетитного запаха из чужой кастрюли. И в то же время это не мешало существованию незыблемых, однообразных действий и реакций.

Система древнеримской клиентуры когда-то опутывала своими корнями все и вся, и двадцать первый век в этом смысле мало отличался от второго. Потом, после разрушения великого государства, давящая, но нестабильная власть Божьих наместников, лавирование между монархиями, испанское владычество и вообще зависимость от иностранцев развратили общество, затормозив развитие его практической натуры. Пока ленивые аристократы выпендривались друг перед другом то этикетом, то на дуэли, пока спорили, кому проехать первому в карете, народ облагался и разлагался в безвыходности и непродуктивности, пытаясь выжить и приспособиться, кто разбойничая, а кто смекнув, что ползком да тишком – больше шансов на будущее. Традиция есть традиция. Жители сегодняшнего города, в котором у каждой страны было по два посольства и по два консульства, где нависали тучи министерств и по районам были густо размазаны сенат, парламент, дворец президента Республики, резиденция Папы, разумеется, мэрия, а также здание Провинции как жирной административной единицы, уже с детства знали, что любое начинание было обречено на коматоз, а любое общественное движение – на мгновенную раздробленность и поиски выгодной кормушки. Не случайно национальное кино прошлого века (спародированное Паоло Вилладжо ^[32], создавшим образ ничтожного бухгалтера и лапочки Уго Фантоцци) так часто рассказывало о тщедушных личностях, готовых за тепленькое местечко, из конформизма, предать друзей и заодно собственные идеалы, о подколодной зависти и сплетнях, о мелкой чиновничьей борьбе, доносительстве и следовании четкой иерархии, которые можно было увидеть и без кина в любом местном учреждении.

По городу, окруженные телохранителями, индюками вышагивали окультуренные красивой одеждой министры, сенаторы и депутаты, при отсутствии затрат на передвижение и телефонные разговоры получавшие в месяц столько, сколько иные за год, спешили дипломаты, выступали кардиналы в черных дзиммарах с красным муаровым поясом, торопились епископы с поясом фиолетовым, уверенно смотрели вперед высшие судьи и прокуроры, сновали журналисты. То и дело мелькали неприкосновенные тачки, грохотали вертолеты, на крышах стояли невидимые снайперы, у особых домов круглосуточно скучивались полицейские или карабинеры.