Онлайн книга «Емельян Пугачев. Книга 2»
|
Пугачёв нахмурился. Вот опять атаманы в его тайные планы нос свой суют. Поднялись Перфильев с Овчинниковым, сказали: — Ты, батюшка, еще не основал порядочное царство. Как бы худа какого не стряслось… Кто его ведает… — Я ведаю! — сухо промолвил Пугачёв и поднял голову, глаза его горели и чуть враскос пошли. — В том есть моя государственная польза. И годить мне с этим делом недосуг! — Когда ты, батюшка, в том видишь пользу, так женись, — с готовностью сказал Иван Творогов. — Верно ли, атаманы? — Да уж… чего тут… Его царская воля, — ворчливо отозвались старшины с атаманами. — У нас на примете девица пригожая и постоянная, — стараясь смягчить свой суровый голос, сказал атаман Каргин. — Да к тому же, отец наш, она и тебе ведома. Пугачёв хмуро ухмыльнулся, поскреб ногтем чисто выбритое на щеке место. Встревоженная бывшим в ночи сном, Устинья сидела под окошком в унынии. А сон вот какой: будто бы идёт она вдоль речки с венком на голове, а из омутины вдруг рука выставилась, на пальцах драгоценные перстеньки сияют, поманила её рука и снова — в омут. — Сон дрянной, — со вздохом сказала Устинье сноха ее, Анна Григорьевна. Сам-друг сидели они дома. — Как бы тебя сатана какой в омутину не упер. — От сатаны открещусь, — сверкнула Устинья глазами и вдруг услыхала бубенцы. Прильнула маленькими губами к оконцу, быстро продышала глазок в промороженном стекле, взглянула. — Глянь, Анна, кто подъехал-то… Глянь скорей! И не успела от оконца отойти, как вошли в избу Толкачев со своей женой Аксиньей и Ваня Почиталин. — Стой, Устинья Петровна! — крикнул Михайло Толкачев. — Куда ты убегаешь? — Садитесь, гостеньки, — сказала Анна Григорьевна, сноха. Все, не раздеваясь, сели. Устинья, опустив голову, стояла возле притолоки, исподлобья смотрела на пришедших. Толстозадая Толкачиха, оправляя шаль, приторно и лукаво улыбалась. Толкачев, отставив ногу в бараньем вверх шерстью сапоге, с важностью проговорил: — Мы, Устинья Петровна, голубка наша, на посмотренье к тебе пришли. А ты, глупенькая, было в бег ударилась. — Я не лошадь, а вы не цыганы. Чего меня смотреть, — дерзко ответила казачка. — Мы со счастьицем к тебе пришли, Устинья Петровна, — начал застенчивый Почиталин и замялся. — Уж такое ли счастьице привалило к тебе, свет ты наш Устиньюшка, такое ли счастье, что и не вымолвишь… Честь-то какая, господи помилуй, — сладким голосом взговорила Толкачиха. У девушки обмерло сердце, и темная омутина возникла перед её глазами. Царица небесная, спаси… — Мы, Устинья Петровна, пришли высватать тебя за гвардионца, — сказал, подбочениваясь, Михайло Толкачев. — Оный гвардионец кланяться тебе наказывал. — Никакого вашего гвардионца мне не надобно, — опять сверкнув глазами, проговорила Устинья. — Да к тому же и мой батенька хоронить своего племянника уехал. Сноха Анна подала гостям кринку молока и хлеба. Гости отказались, им недосуг, их с нетерпением поджидает гвардионец, прощайте-ка, покамест, извините за беспокойство, до скорого свиданьица. И как только, низко поклонясь одной Устинье, ушли они, Анна раздраженно залопотала: — Легко ли дело, тоже выискались… сваты, ха, подумаешь! Их много, этих гвардионцев-то, батюшка с собой навез… Эвот усач какой-то при нем, Перешиби-Нос, и прозвище-то какое, тьфу! Да нешто мало их приблудилось к государю-то? Вскоре приехали братья Устиньи — младший, живший при доме, — Андреян и старший Егор — казак Пугачёвской армии. А за ними следом, уж во второй раз, все те же сваты в сопровождении целой сотни казаков, прискакавших под началом полковника Падурова. Есаулы, сотники, хорунжие, вместе с Падуровым, тоже вошли в дом. Устинья заперлась в соседней горнице. Падуров толкнул к ней дверь. — Устинья Петровна, пожалуйте к нам! Здесь собрались ваши доброжелатели. Андреян с Егором и Анна удивленно пучили глаза. Устинья через дверь ответила: — Как я выйду на люди, когда я не срядно одетая?.. — Ничего, ничего! — раздувая усы и улыбаясь, прокричал Падуров. — Выходите запросто, в чем есть, без всякого наряда. — Повремените малость, выйду, — ответила Устинья, в ней стало разгораться и любопытство и охвативший её дух упрямства: и чего они, псовы дети, к ней вяжутся? Ох, и намахает же она этого непрошеного гвардионца… Наскоро переоделась, но не в лучший наряд, а в скромное платьице, в то самое, в котором ездила с симоновской Дашей к «батюшке», расчесала медным гребнем пробор на голове, взбила природные возле ушей кудерышки, белыми зубами немножко пожевала губы, чтоб оказывали ярче, и принялась со всем усердием креститься на деревянную икону. Вдруг слышит: в горенке зашумел народ и что-то прокричал, скамьи с табуретками задвигались, шаги загромыхали, и чей-то знакомый голос звонко взговорил: — А ну-ка, подивлюсь, какая такая отецкая дочь есть? Покажьте-ка мне ее, сироту… У девушки сжалось сердце, она стиснула зубы, рванула дверь и, вся осиянная своей юной красотой, вышла на люди. Глянула вперед, и голова её закружилась: закинув ногу на ногу, сидел перед ней чернобородый, помолодевший царь в цветном полукафтане и с саблей при бедре. А позади него стоял, накручивая длинные усы и улыбаясь, бравый усач с чубом (Тимофей Падуров). Должно быть, он гвардионец-то и есть… Должно быть, сам «батюшка» главным сватом хочет быть. Но ведь она молодешенька, ей еще в девках охота погулять… Устинья, тяжело передохнув, поклонилась Пугачёву, обвела помутившимся взором собравшийся народ и встала возле печки, дивясь самой себе, почему на нее вдруг накатилась такая робость. — Посмотреть хочу, какова ты есть, отецкая дочка! — повторил Пугачёв, прищуривая то правый, то левый глаз и подбоченившись. — Выросла, подобрела… А ведь не столь давно была у меня, за Пустобаева просила. Ну, так сродственник твой, старик Пустобаев, здесь, с моим императорским конвоем в Яицкий городок прибыл. Довольна ли? Ась? Чего молчишь? Ну, подойди, подойди ко мне… К Устинье подскочила сноха Анна, взяла её за руку и подвела к Пугачёву. Устинья в упор, не мигая, смотрела на него. Глаза её горели, горели щеки. — Хороша… Хороша-а-а, — сказал Пугачёв, накручивая ус, и встал. — Ну, так быть тебе всероссийской императрицей! Устинья всплеснула ладонями, её сильные руки упали, как у мертвой. Пугачёв подал ей шелковый мешочек с тридцатью серебряными рублями и проговорил: — Помнишь, швырял я в тебя деньгами, да попасть не мог, ну, а теперь вот попаду: бери! — Тут он обнял ее, поцеловал и молвил: — Поздравляю тебя царицей. Заскрипела дверь, в избу вошел вернувшийся Петр Кузнецов. |