Книга Ледяной клад, страница 37 – Сергей Сартаков

- Ну, нет, - сказал Максим, - а мы с Мишкой, конечно, и здесь сколько-то поработаем, чтобы чистую совесть иметь, но потом все же поедем куда-нибудь. На большую стройку.

Некоторое время Феня шла молча, поглядывая то вверх, на крупные, ясные звезды и на вершины сосен, осыпанных снегом, то вперед, где длинной чередой стояли дома со слабо желтеющими в окнах огнями. Дальние концы жердяных оград терялись где-то в темной лесной глубине.

- А мне от этого не уехать, - сказала она, - я должна дождаться, когда и тут будет все, как на больших стройках, как в больших городах. - И опять засмеялась: - Только воздух пусть останется теперешний. Без него, без нашего лесного воздуха, я никак жить не смогу. И потом я неправильно сказала "дождаться". Я же не буду просто сидеть и ждать. Руки человеку даны для чего?

Максим опять сбился с ноги. Ему померещилось, что Феня хочет разговор повернуть к прежнему.

- Для чего руки? Не корзинки плести! - неожиданно ляпнул он, чувствуя сам, что глупее и ненужнее этих слов уж никак не найти.

Баженова улыбчиво поглядела на Максима, и глаза ее заблестели в ночной темноте.

- Кто что может, - мягко сказала она. - А почему, Максим, вам не нравится у нас?

- Мне не нравится? - с удивлением переспросил Максим, сразу не сообразив, что Баженова просто его выручает. - Нет, нам с Мишкой здесь очень нравится. Это вы, Мария Сергеевна, насчет того, что я сказал: "Поработаем, а потом куда-нибудь дальше?" Так это, знаете... Не сидеть же на одном месте.

- А если у вас здесь появится дом? Семья?

- Ну! Семьи у меня никогда не будет.

- В юности так все говорят, - негромко, словно сама для себя, отметила Баженова. - А почему? Нет еще любви, в любовь не верят.

- Ну, Маринька, - с неудовольствием протянула Феня. - Зачем ты так? Любовь есть! У каждого. Обязательно. Как же не верить в нее?

- Надо верить, - совсем тихо сказала Баженова. - Сперва непременно надо верить...

Она сразу как-то заторопилась, пошла быстрее и потащила за собой Феню. До дому Баженовой было еще далеко, но Максим понял: Мария Сергеевна почему-то очень разволновалась, надо прощаться здесь. Пожимая Фене руку, Максим расслышал глухо, сквозь платок сказанные ею слова "пожалуйста, заходите", кивнул девушке головой и зашагал дальше, к своему общежитию.

Звезды, как и в начале вечера, крупные и яркие, спокойно мерцали в непостижимой вышине. Только теперь они изменили свое положение в небе. Максим не мог сразу отыскать даже знакомой ему еще с детства Большой Медведицы. Зато, словно бы зацепившись за самую макушку высокой сосны, горела, сверкала белым огнем вовсе неведомая ему крупная и горячая звезда. Максим немного постоял, любуясь ею, пошел - и звезда, будто зовя его за собой, тоже поплыла над лесом.

В поселке постепенно затихали голоса, шаги на скрипучем снегу, только изредка взлаивали собаки. Максим, не спуская глаз с белой звезды, миновал свое общежитие, медленно дошел до самого конца поселка. Дорога, выгнувшись дугой, вползала в густую чащу соснового подлеска, пугающе застывшего в неподвижности, и Максима потянуло снова к домам. Спать ему не хотелось, издали он видел, как на крыльцо общежития поднялись четверо, по силуэтам угадал - свои ребята, но Михаила среди них не было, и Максим прошел мимо дома.

Почему люди все время говорят о любви? Книги пишут! Песни поют! А вот он, Максим, и без любви пока живет великолепно. Днем хорошо поработал, вечером хорошо повеселился, побродит сейчас по свежему воздуху и пойдет спать. Баженова говорила еще о семье. Это совсем другое дело, семья - жить вместе удобнее. Но тут же ему вспомнилась слегка вздрагивающая, теплая рука Фени, когда прощались, вспомнилась удивительная свежесть, весь вечер наполнявшая его, когда Феня находилась рядом, и какое-то чувство щемящей пустоты, если она даже ненадолго от него отходила. Вот и сейчас все-таки лучше пройтись бы с ней вместе, чем так сновать одному по снежной дороге.

- Максим?

Он остановился, от неожиданности сердце у него забилось остро и горячо. Кто это? Женька Ребезова! Спускается потихоньку с крыльца. Похрустывает снег под каблуками. А как раз над ее домом сияет та самая белая звезда.

- Гуляете?

Женька тронула одеревеневшую Максимову руку и стала поправлять волосы, все больше сбивая платок на затылок и слегка потряхивая головой. Она стояла чуть боком к Максиму, и ему было видно, как возле Женькиных губ вьется легкое облачко морозного пара.

- Мне тоже чего-то не спится, - сказала Ребезова и пошла по хрусткой дороге. - Все провожалась я, провожалась, а не проводилась как следует. Ну, что же вы?

Максим не знал, что ему делать. Ступить рядом с Женькой даже один шаг сейчас было куда труднее, чем в красном уголке обойти перед ней целый круг в пляске. Там помогала, звала гармонь; десятки людей, поощрительно глядя, словно подталкивали в спину; здесь, наоборот, все держит, примораживает его к дороге - ночная тишина, загадочно-глухая темень за околицей, куда уйти - и не знаешь, вернешься ли, или, как в сказке, захватят и утащат чьи-то цепкие лапы.

- Да я домой, - сказал он наконец, не двигаясь.

Ребезова легонько засмеялась, притопнула каблучками.

Я домой, я домой,

Я хочу на место.

Макся мой, Макся мой.

Я - его...

- Ну, помогите же! Я одна не умею частушки складывать. Мы все с Афиной вдвоем. Куда вы девали ее? Что тут можно придумать в конце? Ну? "Я домой, я домой, я хочу на место..." - Она вернулась, взяла Максима за руку, повела по дороге. Потом прислонилась к нему, теплом дунули в ухо слова: - А ты на вечере был смелее.

И отпрянула в сторону, будто ничего и не сказала.

- Спать хочу, - проговорил Максим сразу спекшимися губами.

- "Спа-ать..." Я тоже! Когда хотят спать, всегда уходят как можно дальше от дома. Пойдемте на берег к запани?

- Холодно, - Максим не знал, что он должен и что он может сказать. Его действительно вдруг бросило в дрожь.

- Мальчику хо-лодно... А я так просто горю! - Женька вовсе сбила платок на затылок, и волосы у нее туго развернулись возле ушей. - Возьмите мой платок. Пу-ховый! Нет, без смеху. Серьезно. Если холодно. А чего же стесняться? Я бы взяла.

И Максим растерялся уже окончательно. Отшучиваться он не умел. Нагрубить девушке тоже не мог. Не мог потому, что Женька как-то сразу и властно подчинила его своей воле. А главное, в таком подчинении для самого Максима было что-то приятное, наполненное любопытным ожиданием: что будет дальше? Он, захлебнувшись морозным воздухом, вдруг выкрикнул:

- Давайте!

Женька неторопливо высвободила застрявшие у нее где-то под мышками концы платка, окутала им шею Максима. Возилась долго, завязывая узел, и несколько раз при этом, нечаянно или нет, коснулась своими мягкими пальцами его щек. От платка пахло человеческим теплом и немного - ржаной хлебной корочкой.