Онлайн книга «Десять стрел для одной»
Зачем ей что-то иное? * * * Еще в полусне Лана Сумцова провела языком по деснам. Открыла глаза, бросила взгляд на тумбочку. Увидела. Скривилась. Зубы. Ее зубы. На салфетке. Какая мерзость! Она объездила всю Москву и несколько стран Европы. Консультировалась с маститыми профессорами. Убеждала, умоляла. Тем, кто внушаем, пыталась угрожать. Но ставить импланты все равно никто не согласился. А своих зубов, чтоб прицепить мост, не осталось. Верно говорят: здоровье и молодость никакими деньгами не купишь. Лана отвернулась от зеркала – не дай бог увидеть в нем собственный щербатый рот! На ощупь всунула протез. Лишь потом на себя взглянула – и сердито отвернулась от стекляшки. Специально выбирала, чтобы стекло мутноватое. Орех, резьба, Ренессанс, антиквариат. А все равно лицо по утрам – хоть топись. Глаза заплывшие, синяки под ними черные. И вообще вторая подтяжка не удалась. Щеки лубочные, как у матрешки, кожа натянута – кажется, сейчас лопнет. В разрезе глаз проглядывают японские нотки. И нос, если смотреть внимательно, теперь чуть набок. Хирург (тот, что резал) клянется: все со временем встанет на место. Но опытные врачи-косметологи в один голос твердят: подтяжку можно было только один раз делать. А она не удержалась. Пошла еще на одну. Лана резко, зло встала с кровати. В поясницу стрельнуло. На подушке остались волоски. Неужели все, старость?! Нет, депрессия, не позволю! Все у меня хорошо. Денег – куры не клюют. Дом в замечательном месте, новенький «Мерседес». Молодой любовник. Ночевать его она, правда, никогда не оставляет. Боится, что храпеть начнет. Или что изо рта у нее будет пахнуть. Лана бросилась в ванную, под горячий душ. Потом долго стояла перед зеркалом. Один крем, второй, третий. Тональник, пудра, подводка. В волосах замаскировать шиньон, зубы тщательно зафиксировать специальным клеем. Утягивающее белье. Платье в облипку. На первый взгляд – тридцать. А чувствуешь себя – на все сто. Под окном – детский смех. Школа кончилась. Молодежь резвится, носится на самокатах. Лица розовые, носики прямые. Чтоб вы все сдохли! Лана искренне ненавидела тех, кто моложе. Сосед – когда в очередной раз поругались – назвал ее злобной мумией. Ее ровесником, кстати, был. А выглядел как моложаво! Стихи писал. От инфаркта бегал. «И где ты теперь? – Лана злорадно взглянула на пустой дом. – Из рая на меня смотришь? Да ладно – рай. В земле лежишь, червей кормишь». Вышла из ванной, покосилась в зеркало: если не приглядываться, почти двадцатилетка. Вы все, завистники, подавитесь! «А закончу дело – поеду в Швейцарию. Горный воздух, лучшие в мире врачи. Подкорректирую лицо. Если получится, проклятые зубы исправлю». Пусть юность не продается. Но выглядеть моложе большие деньги позволяют. * * * Ольга Васильевна Черемисова стояла на открытой террасе и ловила солнечную энергию. Глаза закрыты, но под веками не черно – пляшут желтые пятна. Кончики пальцев уставлены в небо, по ним стекает тепло. Не слышно птичьего щебета и как ругаются на улице узбеки. Мир для нее онемел, остановился, умер. Дочь всегда смеялась над ее беседами с солнцем: «Мам, ты бы лучше с инопланетянами на связь выходила». И соседка, Ланка Сумцова, осуждала: «Дура. Пигментными пятнами пойдешь». И прохожие косились, крутили пальцами у виска. Но Ольга Васильевна все свои сорок девять лет оттоптала без оглядки на постороннее мнение. Хотя ее с детства пытались переломить, согнуть, перестроить. К врачам – неврологам и психиатрам – таскали с рождения. Девочка Оля с первого дня на этой планете вела себя странно. Очень мало спала, плохо ела, закатывалась в истериках. Говорила, что слышит странные звуки. Что умеет разговаривать с птицами. Неврологи ее лечили лет до пяти. Пока Оля не сообразила, что таблетки можно запихивать за щеку, а потом выплевывать в унитаз. Когда ей было двенадцать, она сидела на кухне вместе с подружками старшей сестры. Взрослые девочки (десятиклассницы!) гадали на кофейной гуще, Олечка крутилась за их спинами. С любопытством поглядывала на дно чашечек, жадно разглядывала орнаменты на коричневой жиже, слушала толкования, но решительно ни у кого не видела – ни принца, ни богатства, ни тем более студенческого билета. Только у собственной сестры разглядела картинку: младенец комфортно устроился в утробе, ручки-ножки поджаты. – Ты с мужчиной познакомишься. Темноволосый, немолодой. Богатый. Замуж позовет, – трещала между тем главная гадалка. Да где тут замужество? А малыш есть. Палец сосет. Пуповина видна. И писюн изрядный. Олечка и бухнула: – Вранье про богатого. Аудитория мгновенно умолкла. Ольга выдержала паузу и важно заявила: – А вот ребенок у тебя родится. Через пять месяцев. – Что?! – побледнела сестра. И потянулась врезать подзатыльник. Оля увернулась, отбежала к порогу. Картинки перед глазами больше не было, но она продолжала говорить – губами словно кто-то посторонний управлял: – Мальчик. Вес будет четыре килограмма. И глаза синие – как у твоего Юрика. Сестрица вскочила, бросилась к ней: – Замолчи, дура! А одна из старших девчонок лукаво спросила: – Ты чего это побледнела? Правда, что ли, с Юркой спишь?! Дальше Оля не слушала – смылась во двор. Со старшей сестрой встретились только вечером. Та загнала младшую в кладовку, придавила локтем горло, другой рукой зажала рот с носом, прошипела: – Будешь про Юрку трепаться – по стенке размажу. Оля заранее глубоко вдохнула и теперь молча терпела, выпускала воздух по граммулечке. А когда сестра ее отпустила, спокойно произнесла: – Аборт не делай. Иначе больше не родишь никогда. – Да что ты вообще несешь! Мы с Юриком только… – начала сестра и осеклась. – Ребенок у тебя точно есть, – уверенно сказала Оля. – Месяца четыре ему. Ручки, ножки уже видны. Сестра взглянула жалостливо. Приговорила: – Все-таки психическая ты, Олька. Младшая спорить не стала. Когда у сестры – прямо к выпускным экзаменам – родился сын, весом четыре килограмма и синеглазый, клеймо сумасшедшей с Олечки торжественно сняли. Теперь с ней носились, будто с божеством. И постоянно лезли с вопросами. «У нас на работе сокращения. Не уволят?» – приставала мать. «А я когда замуж выйду?» – бесконечно ныла сестрица. Оля (если была в духе) заваривала кофе. Просила перевернуть чашечку левой рукой от сердца. Всматривалась в бессмысленное нагромождение крупинок. И не видела ничего. Но – чтоб не лишиться привилегий Высшего существа – говорила матери, что не уволят. Только зарплату срежут. А сестре – чтобы наверняка! – обещала мужа лишь к тридцати годам. |