Онлайн книга «Палач. Да прольется кровь»
Она смешалась, произнося слово «смирение», скорее всего потому, что Анриетта не являла собой образец этой добродетели. Первая зацепка в этом потоке славословия. Крохотная деталь, которая подкрепляла призывавший насторожиться голос интуиции мэтра Высокое Правосудие. Траур, невольным участником которого он оказался, был немного натянутым, и только чтобы сохранить хорошее отношение де Тизана, Ардуин начал думать о чем-то другом, кроме отвратительного преступления, совершенного каким-то ничтожеством при удобном стечении обстоятельств. Понимая, что ставит телегу впереди лошади, он мысленно одернул себя, призывая к осторожности. Согласно обычаям, покойникам принято петь дифирамбы, даже если в глубине души остальные радуются их смерти. – Я полностью согласен с вами, что скрипториум – прекрасное место, – заговорил Ардуин. – Столько чудес скрыто на страницах, сохранивших гениальные мысли великих мудрецов… И потом, там тепло. – Конечно. Чернила так быстро замерзают, а от сырости разводится вся эта мерзость – плесень и личинки насекомых. Внезапно решив, что гость обвиняет Анриетту в изнеженности и любви к удобству, она поспешила добавить: – И потом, она не только интересовалась чтением трудов, которые я приводила в порядок; Анриетта… работала. – Над чем? Монахиня снова заморгала и устремила взгляд куда-то вдаль. Она сжала губы, а затем собрала пальцы правой руки в кулак и испустила долгий вздох. У Ардуина не было никаких сомнений, что его собеседница собирается солгать. – Над похвальным словом жития святой… – пробормотала она наконец. – Я уверен, что монсеньору де Тизану было бы приятно узнать, какому благородному и превосходному занятию посвятила себя его дочь, – настаивал Ардуин. – Это… ну… святая Аполлония, которая после того, как ее жестоко лишили зубов, прыгнула в костер и сгорела заживо, лишь бы не произнести нечестивых слов, которых от нее требовали. – О, восхитительно… Мадам сестра, какая, по вашему мнению, ничтожная душонка могла ненавидеть Анриетту или затаить на нее злобу? – Нет, нет, никогда! Уверяю вас, она была светочем, путеводной звездой, примером для всех нас. Какое ужасное несчастье, какая невосполнимая потеря! При этом взгляд ее незабудково-голубых глаз, покинув горние выси, остановился на Ардуине, но остался таким же ледяным. – Прошу вас, примите нашу глубочайшую признательность за ваше терпение и вашу искренность, которые нам очень помогли, – торжественно произнес мэтр Высокое Правосудие, заметив румянец, появившийся на бледных щеках монахини. Она встала и, коротко кивнув, покинула приемную. * * * – Благодарю вас, Венель, что не были суровы к моей немоте и сумеречному состоянию рассудка, – внезапно произнес де Тизан. – Я… знаете… Я почувствовал, что если приму участие в этом разговоре… то не смогу удержать слез. Перед служительницей Божьей гораздо легче высказать свое отчаяние, чем перед обычной женщиной. Но я оставил на вас малоприятную обязанность вести эту беседу. Тем более что разговор с этой злобной Брюнод де Ливессан меня еще больше опечалил. – Малоприятная обязанность? Что вы, вовсе нет! – возразил Ардуин, разворачиваясь к помощнику бальи. На кирпичной стене за его спиной висело довольно скверно написанное полотно, изображающее коленопреклоненного епископа, окруженного толпой крестьян в лохмотьях, которые копьями и палками отбиваются от угрожающе размахивающих мечами римских солдат в шлемах. Ардуин встал и подошел к картине, чтобы разглядеть ее как следует. Голос де Тизана сделался громче: – Святой Дионисий, епископ Александрийский [130], классическое изображение. Он был спасен, когда солдаты императора Деция собирались взять его в плен [131]. – Ну, разумеется! – воскликнул мэтр Правосудие Мортаня, удерживаясь от совершенно неподобающего смеха. – Письмо. Письмо Диониса Александрийского Фабию Антиохийскому, в котором он упоминает муки святой Аполлонии и остальных. Пикантное и такое спешное объединение понятий… – Простите?.. – Когда я спросил Мюриетт Летуан, над чем работала ваша всеми оплакиваемая дочь, она смешалась, затем уставилась на картину и сказала первое, что пришло ей в голову. Посмотрев на святого Дионисия, она вспомнила о святой Аполлонии. – Но по какой же причине? – Миловидная копиистка просто-напросто дурачила нас великомученицей Аполлонией. А если лгут, что уже само по себе является серьезным грехом для служительницы Божьей, то чаще всего это делается, дабы скрыть правду. В нашем случае это более чем очевидно. – Что вы хотите этим сказать? – спросил немного растерянный помощник бальи. – Пока что ничего или очень немногое. Что ваша дочь скорее всего работала над другими жизнеописаниями святых. Но тогда какую правду от нас пытаются скрыть и почему? Мне бы очень хотелось переговорить с этой новой послушницей, у которой такие ловкие руки, – с Маргаритой Фуке [132]. – Но аббатиса не упоминала о ней… – Правильно, – прервал его Ардуин. – Но когда волос щекочет мне язык, я ищу его во рту у себя, а не у кого-то другого. – Я и не думал, что сегодня что-то сможет вызвать у меня улыбку. Да, необычайно точная народная мудрость, – согласился де Тизан. Затем, снова обретя строгий вид, он настойчиво переспросил: – Итак, вы полагаете, что мадам де Госбер пыталась что-то скрыть относительно моей дочери? Что вы об этом думаете? Это уже напоминает богохульство! – Черт возьми! Наблюдая, как вы общаетесь с широкой публикой, я считал, что вы намного хитрее. Видите ли, человеку свойственна безграничная вера в Бога, но в то же время – святое недоверие к его созданиям, даже к тем, кто Ему служит. Не забывайте, что в своем монастыре мадам де Госбер является таким же полновластным сеньором. Если Господь в своей бесконечной доброте прощает заблуждения, он гораздо строже судит власть имущих и монахинь. – Не понимаю, к чему сейчас этот тезис. – Должно быть, это потому, что у меня в голове полнейшая неразбериха. Во всяком случае, мы столкнулись с неким препятствием, и я не могу толком сказать, с чем именно. Мадам де Госбер ведет себя с нами доброжелательно, но в то же время явно что-то недоговаривает, Брюнод де Ливессан настолько надменна, что я спрашиваю себя, не является ли это напускным. И, наконец, явная ложь Мюриетт, копиистки. Мне определенно нужно переговорить с Маргаритой Фуке. |