Книга Следующая остановка - жизнь, страница 9 – Татьяна Успенская-Ошанина

Они с мамой расставались только на часы занятий. Вместе работали, вместе ходили в магазин и готовили еду. Как же она без мамы?

Вот они собирают яблоки. У всех один бок — красный, другой — зелёный, словно кто раскрасил каждое по отдельности, чтобы получились одинаковые. К яблоку тянут механическую «руку» на длинной палке, поймали, хруп, отстегнули, аккуратно положили в корзину. За следующим тянется «рука».

Пять, семь корзин… а яблок в саду всё ещё много, и нужно скорее снять все, чтобы не попадали.

Один кусочек откусить… вот яблоко, совсем близко к лицу. Юля тянется к нему губами, а оно уплывает. Запах щекочет ноздри. Маленький кусочек откусить, и хлынет сок внутрь, омоет.

Между дразнящим яблоком, слепящим солнцем, небом и ею — тяжёлая туча, набухла не водой — спрессованными камнями. Валится на Юлю. И небо — следом… Почему и оно твёрдое? Не небо, это плита, придавившая её бабушку на кладбище. Рот замуровали. Нечем дышать. Не вздохнуть. Глухой голос:

— Люблю… Не отдам никому.

Вместо запаха яблок — запахи лошади, бензина, сигарет «Прима». Горячая плоть рвётся в неё — пытается пробиться через трусы.

Не хочу! Нет!

С неизвестно откуда явившейся, неимоверной силой оттолкнула горящий рот, высвободила губы, крикнула: «Мама!», ощущая натянутую с ней пуповину.

В безвоздушье острая боль в нижней губе — за крик «мама». Вкус крови.

И — яркий свет.

И бессонные глаза матери.

Цвет один — красный: лицо Бажена, его плоть, лицо мамы и кровь из губы на Юлиной ладони.

Бажен моргает слезами. Натягивает штаны.

Юля садится и пытается вдохнуть воздух. Но воздух, цедящийся в неё по капле, никак не выводит из удушья и не помогает утишить дрожь.

Мама кидается к ней, прижимает к своей груди, собой закрывая от Бажена, обхватывает обеими руками её голую спину, гладит. Руки у неё — шершавые, горячие, чуть подрагивают, в такт её дрожи.

Когда Бажен выходит, чуть стукнув дверью, мама мочит полотенце в воде из графина, смывает кровь с Юлиной губы, с ладони, помогает раздеться, надеть ночную рубашку, укладывает, укрывает одеялом и ложится рядом.

Губа больше не кровоточит, хотя сильно раздулась.

Юля жмётся к маме.

Только её мама пахнет цветами, ветром, солнцем — ни от кого никогда не исходит такой запах. Он щекочет ноздри и глаза, он проникает внутрь, расправляя придавленные Баженом грудь и живот, он прополаскивает её и выплёскивается из неё слезами.

На уроках мама любила рассказывать о растениях и животных, дома же — молчалива, как зверушка. Но она в себя вбирает вздорную энергию отца и Юлины обиды. Мама — Юлино богатство, её дом, её жизнь.

Приснилась мама. Несёт её на руках, сажает на качели между яблонями.

Ветер мотает Юлю — взад-вперёд. Яблоки, груши летают в небе. Встаёт солнце.

И просыпается Юля в его луче.

— Вставай, доченька!

Мама смотрит на неё. Чернота под глазами, бледные губы, с чуть синеватым оттенком. В руках — свёрток. Из бумаги высвобождается платье. Лёгкая ткань в складках до пола. Крылья вместо рукавов.

Секунду Юля просто любуется платьем — не понимая.

Она же сегодня выходит замуж!

«Спал, спал и проснулся…»

И она… спала, спала и проснулась.

Давид Мироныч прислал ей Аркадия.

«Состоится или не состоится жизнь…»

Осторожно Юля проводит по груди — узкое пространство, а кажется, рук не хватит, чтобы удержать возникшие в нём чувства. Аркадий знает то, что пытался объяснить ей Давид Мироныч?

«Суть не в том — что, а в том — как… — голос Давида Мироныча. — Красивые слова убьют. А вот как у Ахматовой:

Снова льются слёзы — так много в ней сейчас незнакомого, и Так сложно оно, не разобраться. Щиплет губу.

— Мама, что со мной? Объясни! Я не хочу без тебя, поедем с нами!

Мама кладёт платье и выходит из комнаты.

Из солнечных бликов — лицо Аркадия.

Юля прижимает руки к груди и смотрит в его глаза.

— Говори, — просит она.

И он говорит: «…Ничего подобного не чувствовал… всё звенит и слепит кругом…»

Папа и мама — муж и жена. Целый день мама работает, отец командует и суетится. Что радостного есть у них?

А если и у них с Аркадием не получится радости? Значит, тоже не состоится жизнь?

Наверняка отец считает: его жизнь состоялась.

У них с Аркадием всё будет по-другому.

В доме — тихо.

Мама у неё невесомая, ходит и делает всё бесшумно, и Бажен — в неё, бесшумный. Отец же — с тяжёлой поступью: и, как в ванную идёт, и как по гостиной передвигается, слышно. Слон. Спит ещё? Ушёл?

Саднит губу.

«Не отдам никому…»

Разве может брат так любить сестру?

А если он и не брат вовсе? Совсем не похож ни на отца, ни на мать, ни на неё. Мама говорит, пошёл в деда. В деда или в кого ещё? Не их кровь. Далёкая кровь. Кто такой Бажен?

Бог создал Адама и Еву. Они родили детей. А что дальше? Как появились следующие дети? Других людей не было. Человечество родилось из любви брата и сестры… или из любви матери и сына, отца и дочери… Все люди — родственники. Бог разрешил? Разрешил кровосмешение?

Месяц назад Бажен с разгона тормозит у дома на мотоцикле.

— Садись, прокачу, — приглашает её.

— Боюсь, — говорит она, а сама с завистью смотрит на брата.

— Чего боишься? Асфальт же: ни ямки! — уговаривает её Бажен. А когда она садится позади него, приказывает: — Обхвати меня руками и крепко держись!

И они несутся.

Куртка — кожаная. Сейчас руки соскользнут, и Юлю сбросит с мотоцикла.

— Останови! — кричит она. — Не могу держаться.

Он тормозит резко. Со всего маха она утыкается головой в его тугую скользкую спину. Начинает ныть шея.

— Сунь руки в мои карманы! — говорит Бажен.

— Я хочу домой. Я боюсь.

Он послушно мчит её домой.

Сейчас на губах — та пыль, тот резкий горячий воздух осени, тот разгорячённый Бажен. Он только начал тогда бриться. К вечеру волоски повылезли, ощетинились над верхней губой, и на них — мелкие капли пота в вечернем солнце.