
Онлайн книга «Новый век начался с понедельника»
Но тут же, встрянувшая в разговор Марфа, добавила: – «Да! Всё время он со своим большим достоинством!». А Платон, сразу поняв, куда клонит народная мудрость, сразу дополнил её мысль: – «Хоть бы показал его народу… – и, после короткой паузы, добавил – свой вагиноид!». – «Платон! Опять ты за своё?!» – вновь попыталась усмирить всех Надежда Сергеевна. Ошибочно оценив эти слова начальницы, как косвенную поддержку, Иван Гаврилович поспешно решил поставить все точки над «и»: – «Платон! Не забывай, что я всегда вращался в культурной среде!». – «Ты вращался всегда в очень ограниченной среде, культуролог, ты наш!» – не дал ему развить эту заблудшую мысль Платон. – «Тебе ещё поискать таких высокопоставленных людей, каких видел я, с кем общался!» – не унимался бахвал. – «Так это и видно, что ты вращался в культурной среде среди высоких людей! То-то у тебя голова от этого всё время кругом идёт!». – «И зуб неймёт!» – вдруг очень мудро добавила Марфа Ивановна. – «Вон, как они с Марфой спелись!?» – подвёл итог, несколько успокоившийся Гудин, интенсивно жуя недостаточно прожаренное мясо своими искусственными зубами. – «А я вот, как настоящий мужчина, и выпиваю, и мясо ем! И ерунду не говорю!» – гордо, но опрометчиво, добавил он. – «Ванёк! В твоём возрасте надо не мясо есть и этим кичиться, а больше растительной пищи, или хотя бы мясо птицы!». Гудин тут же, как всегда не дослушав, возразил. Тогда Марфа доходчиво углубила мысль Платона: – «Хотя бы птицы нешиздицы!». – «Давайте лучше не о птице!» – теперь уже вмешалась в бурную беседу Инна Иосифовна, которой стало стыдно за своих сослуживцев перед другими присутствующими в зале. Перешли на другие темы. Вспомнили о подруге Алексея Ольге. – «А он с ней спал, что ли?» – вполголоса допытывалась Марфа у Платона о похождениях Алексея. – «Да нет! Только дремал!». На следующий день не пришёл на работу, приболевший от переизбытка съеденной дармовой пищи и плохо прожёванного полусырого мясо, Гудин. В его отсутствие Марфа дала волю своим чувствам. Этому способствовало и некоторое затишье в работе. Делать было нечего. Платону невольно пришлось поддержать разговор на не интересную для него тему. Обсуждая Ивана Гавриловича, он поделился с Марфой своим мнением о политических взглядах Гудина: – «А он…, ебирал! И, вообще, пион! По-гречески, значит гнилой!». – «Да он просто говно большое! Мелочный!» – не согласилась Марфа. – «А говнецо в человеке как раз и проявляется через мелочи в его поведении!» – закончил совместную незатейливую мысль Платон. – «И хохот у него, знаешь какой?! Гомеопатический!». – «Гомерический, наверно?!» – уточнил Платон. – «Да, точно, он!». Их беседу перебил репортаж из Киева, с Майдана. Послушав новости, Платон вдруг рассмешил мрачную Марфу возгласом: – «Превратим Майдан в Майданек!». Развеселившаяся, она спросила знатока Платона, удивив его: – «А что это по радиу сейчас сказали про какое-то педеральное собрание?». После объяснения Платона, Марфа, смеясь, сделала свой вывод: – «Так это нашего Гаврилыча надо избрать в Педеральное собрание!». На следующий день появился Гудин, но выглядел он неважно, был какой-то вялый и помятый. К Марфе и Платону заглянул ненадолго. – «Что-то Гаврилыч сегодня опять какой-то смурной пришёл?! Видать опять Галя ему шиздюлей навешала?!» – довольно достоверно предположила Марфа Ивановна. – «Наверно?» – вяло и безразлично согласился Платон. – «Присосался чёрт к бабе-дуре!» – заключила вдруг Мышкина. Перед обедом появился и Гудин, сразу небрежно и бесцеремонно бросивший Платону: – «Платон! Сходи в магазин!». – «Может мне ещё за тебя и твою Галю трахнуть?!» – резко возмутился тот такой наглости нахала. – «Так ты ж не сможешь! У тебя…» – пытался продолжить оскорбление Платона Гудин. – «Так она же поможет! Ей ведь не привыкать!» – ловко вывернулся Платон, нанося хаму ответный удар ниже пояса, но выше коленей. Поняв, что с Платоном трудно состязаться в красноречии даже злословием, покрасневший Гудин быстро удалился. – «Ох, как же меня достал этот подлец!» – чуть ли не застонал ему вслед Платон. Марфа Ивановна согласилась с ним. Платон полез в свою сумку и достал блокнот. Полистав его, он показал Марфе стихотворение о Гаврилыче. Марфа начала читать и тут же покатилась со смеху: Вот из Галиной, из спальни, Одноглазый и глухой Выбегает Гудин Ваня, И качает головой: «Ах ты, мерзкая девчонка! Не далась опять ты мне! Сморщилась моя мошонка, И буёк прилип к шизде! Я не вижу и не слышу. Что ты шепчешь в темноте? У меня свернуло крышу, Заложило уши мне. Приступ от радикулита Тазовую часть сковал. А вот кашель от бронхита… Чуть в подушку не сблевал. Только палец мой умелый, Как проктолог я скажу, Заменил мой член не смелый. Как могу его ввожу! От такого поворота Галя вдруг пришла в себя. И под жопу, за ворота, Прогнала совсем меня!». Тем Гаврилыч речь закончил, Раскрасневшийся, в слезах. Он опять не смог, не кончил. И остался на бобах! – «А что значит, на бобах?» – неожиданно для Платона вопросила Марфа Ивановна. – «Ну, это значит… без всего!». – «Стало быть, впустую, как нищий?!». – «Да!». – «А, кстати о нищих! Около моего метро, в одном и том же месте, каждый день стоит старуха, примерно моего возраста, и всё время просит деньги «Подайте люди добрые на хлебушек!». И люди ей дают! А я её как-то раз спросила: «Сколько ж ты хлеба жрёшь?!». Её фразу почти перебил громкий голос Надежды по телефону: – «Это Надежда Сергеевна! А Вас будет интересовать наш продукт?». |