Книга Свои и чужие, страница 96 – Мария Метлицкая

Тогда дети привели его в чувство – сказали, что будут стоять до последнего и биться в судах. А сын, подонок, вообще пригрозил! Горько было. Горько и… страшновато. Судов, конечно, допустить нельзя – потеря репутации. И так на кафедре врагов было предостаточно. Но и с детьми общаться перестал. Однажды позвонила дочь и сказала, что мать в больнице. Он помолчал и спросил:

– И что? И что вы хотите?

Дочь, помолчав, ответила, что она так и предполагала. Никаких открытий. И положила трубку.

Предполагала она, видите ли! И это после всех разговоров про суды и после всех угроз!

Все, тема закрыта. Все это ему давно неинтересно. Прошлая жизнь, прошлая жена, прошлые дети.

* * *

Аллочка тогда жила в абсолютной уверенности, что ей крупно и несказанно повезло. Судьба подарила ей такого значительного человека! Столько лет счастья, столько лет любви.

Она и вправду не сомневалась, что была с ним счастлива, – именно это и спасало. И даже все беды ее, свалившиеся потом, после его окончательного ухода, принимала за плату и расплату – ну, за все же приходится платить! Плата за любовь, расплата за грех.

С замужеством этим… Леличка, Леличка постаралась. Остается надеяться, что искренне.

Да нет, конечно, – искренне. Какой ей, Леличке, с того навар? Просто жалела, и все. В больницу тогда к ней ездила, фрукты возила, соки. Врачей строила, деньги раздавала. На такси ее оттуда забирала, неделю держала у себя.

А потом посоветовала. Да нет, не посоветовала – почти приказала:

– Выходи за него! Иначе – пропадешь!

С рук сбыть ее хотела Леличка. Вот в чем дело! Что с ней возиться! Леличка любила бывать благородной. Но недолго и без особых затрат. А может, лучше чтобы пропала? Чтобы безо всех этих мук…

Нет, понимала все. Хороший человек, надежный. Любит до смерти, не оставит в беде. Но руки и запахи, речь простонародная, шуточки дурацкие, прибауточки. А рубашки в розовый цветочек? А одеколон «Шипр»? А это цыканье зубом после еды, спичка во рту…

– Привыкнешь! – сердилась Леличка. – Тоже мне, барыня! Королева Австрийская. Кошкой у ног того терлась, мурлыкала. На перебитых лапах вокруг него вилась, скакала. Теперь перед тобой попрыгают, помурлыкают. А ты – живи, коль с того света вытащили! Живи и радуйся! Шанс это последний. Больше таких дураков не найдется, не жди. Оглянись – молодые в невестах поголовно. Молодые и красивые. А ты в свои тридцать пять – уходящая натура. Еле ноги держат. Выскобленная изнутри, пустая.

Это правда – пустая. Все правда: и больная, и нищая, и никому не нужная. Так и досидишь одна, если в окно не сиганешь. А тут – муж. Семья. Опора тут. И довольно сытая жизнь к тому же.

Ладно, договорились. Заключила пари с дьяволом. Вот и платит. Опять платит. Тогда – за любовь, теперь – за ненависть. Впрочем, это громко слишком, слишком громко. Не за ненависть – за нелюбовь. А какая разница? Платит – и все. Своей, кстати, жизнью, телом своим. Душой – один сквозняк. Хотя и это слишком громко. Про тело – уж точно. Он здоровый мужик, крепкий, ладный. Даже жалко его временами – ведь как милостыню, как подачку. Как собаке – кость.

Он, дурной, и этому рад. Всему рад. Всему, что с барского стола свалится. Может, потому, что тоже – убогий?

Ну и хорошо! Два убогих больше, чем один. Короче – битый небитого везет. Или, точнее – битый битого. Только ему это зачем? За чужие промахи и ошибки расплачиваться?

А нравится ведь! Тогда – извольте. Получите. В полном, так сказать, объеме и без прикрас!

Приятного вам аппетита!

Только не подавитесь!

А она, Аллочка, чиста – ничего не обещала и не навязывала. Что переживать? Она свое отпереживала.

Как будто!

* * *

Утром – на кухню. Скорее! Кофе в медную турочку, кашку геркулесовую. На воде бы надо, а он – чуть-чуть молочка и сахарку. Потому что жалел. Невкусно потому что. Сам – потом, попозже. После нее. Ей не нравятся эти яйца зажаренные, эта колбаса. Про колбасу вообще говорит, что это пища для собак.

Да и пожалуйста! А чем собаки хуже людей? По преданности они первые. Не предадут и не обманут. Вечно будут любить всякого тебя – и больного, и грустного, и бедного, и богатого. Им, собакам, все равно. И ему все равно – лишь бы она рядом, в соседней комнате.

После завтрака – все, побежал.

– Что вечером прихватить? Тортик к чаю, апельсинов, кефирчика свеженького?

Она сквозь зубы:

– Прихвати!

А что – не ответила. Да ладно, бог с ней. Может, плохо спала, может, голова с утра тяжелая. У нее это бывает.

Хорошо, что не сказала любимое: «Не лакействуй!»

Прихватим. Все прихватим – и тортик, и кефирчик, и булочку сдобную к кефирчику. Ничего не трудно, все в радость! Вот счастье-то какое! Самому себе позавидуешь!

А к вечеру она придет в себя, отдохнет. Поваляется с книжечкой, почитает. Пообедает – даст бог.

Что там эта дура Нинка приготовила? Жаркое. Хорошо, жаркое. Надо бы и первое. С ее-то желудком куда без горячего?

Чертыхнулся: «Все эта дура Нинка забывает, все надо напоминать». Задумался – погладить еще. Кроме супа. Ну и прибраться, конечно. Черканул записку. На столе кухонном оставил.

Подумал: «Нет, сегодня настроение будет плохим. Потому что – Нинка. Сегодня среда, ее день. А Нинка всегда раздражает – хоть из дома беги. Суетой своей, безалаберностью. Шумная такая, неловкая. Обязательно что-нибудь уронит или разобьет. Ясное дело – раздражает. Вот дернул черт связаться!»

Чуть не сплюнул со злости. Хорошо, что еще не приперлась – опаздывает. Вот не хочется с ней совсем в дверях сталкиваться. Опять начнется – шепот, прижимания. Навязчивая такая, наглая.

Разве можно любовь навязывать?

Про себя он в этот момент не подумал. При чем тут он?

Люди бывают разные. Кто-то вынести может всякое. Такое, о чем и подумать-то страшно. Так страшно, что мурашки по коже.

И детей своих переживают и – живут. Живут дальше. Войны проходят, тюрьмы. Не ломаются. Сильные люди. Поднимаются из руин. Вытаскивают и себя, и близких.

А другие… А у других хребет пополам и не от таких кошмаров. Другие разогнуться не могут из-за каких-то пустяков, ерунды, на чужой взгляд.

Вот и Аллочка – ну что такое, право слово? Что за беда такая, чтобы жизнь цену потеряла, как на распродаже?

Ничего. Правильно – ничего. Была любовь – нет любви. Или так: была любовь – жила, нет любви – мертвая.

Что еще потеряла? Веру, надежду, смысл?

Ну потеряла! А сколько живут без любви? Без веры, надежды и смысла?

Нет, опять не так! Каждый ищет смысл сам. В себе или в окружающем. И находит! Вариантов множество! Работа, подруги, собака или кошка, цветы в горшках, спицы с клубками ниток.