Книга Город Брежнев, страница 122 – Шамиль Идиатуллин

– Отчего ж ославить-то, – буркнул Полусапожок.

– А как ты предлагаешь это назвать? Вся школа будет, родители будут, представители роно, шефы будут…

– Шефы уже здесь, – сказала Маринка, кивая на Виталика. – А что случилось, Зинаида Ефимовна?

Дама покосилась на Виталика и сказала:

– А пусть сами… виновники торжества объяснят.

Виталик думал, что народ опять отмолчится, – сам он на месте школьников так и поступил бы, и скандальчик, побродив по замкнутому полукругу, быстро заглох бы, позволив всем спокойно разойтись. Но Полусапожок неожиданно спрыгнул с края сцены и сказал, отряхивая задницу:

– А чего объяснять-то. Нам велели подготовить номер. Мы подготовили. Теперь она…

– Зинаида Ефимовна, – поправила Маринка.

– Да, она говорит, что мы хотим ославить.

– А что за номер-то?

– Да ужас просто, вульгарная пошлятина! – воскликнула дама.

– Ни фига себе заявочки, – пробормотал Полусапожок.

А девочка со стула рядом с Артуром повернулась зареванным лицом к залу и сипло закричала:

– Ну почему пошлятина, почему? Это Шукшин, «До третьих петухов», почти классика!

Артур поморщился и опустил голову.

Виталик посмотрел на Маринку. Она тоже явно не понимала, о чем вообще речь. Шукшин был актером и вроде режиссером, к тому же давно помер. «Печки-лавочки» и «Живет такой парень» были прикольными фильмами, хоть и черно-белыми, «Калина красная» – неплохим почти детективом, который местами смотреть невозможно, то от фальшивости происходящего, то, наоборот, от постылой натуральности. О том, что Шукшин еще и книжки писал, Виталик слышал впервые.

– Классику в школе проходят, – сухо сказала дама. – Пушкин, Лермонтов – чем они не угодили-то?

– К Новому году? – спросил Полусапожок с презрением.

– О, Пушкина надо! – обрадовался скрючившийся в кресле первого ряда мелкий паренек с дурацкой высокой прической. – Это я вообще люблю, давайте на утреннике расскажу – про царя Никиту и сорок его дочерей.

– Что за царь такой? – подозрительно спросила Зинаида Ефимовна.

Маринка предостерегающе сказала:

– Олег!

Но мелкий уже вскочил, не обращая внимания на то, что сидевшая через кресло толстая девочка, что-то злобно бормоча, пыталась удержать его за рукав, напыжился и раскатисто, на весь зал, продекламировал:

– Я люблю в Венере грудь! Губки, ножку особливо! Но любовное огниво, цель желанья моего!..

Полусапожок растерянно хохотнул и осекся.

– Хватит, – лязгнула дама. – Все, Васин, нарвался.

– Опять? – весело осведомился мелкий, который, кажется, совсем не испугался. – Родителям сейчас приходить или доживем до понедельника?

Дама гулко хлопнула по настилу сцены и сказала:

– Так. Похоже, вы, голубчики, совсем и стыд, и страх потеряли. К директору хотите?

– Не хотим, – буркнул Полусапожок.

– Хотите к Тамаре Максимовне? – как будто не слыша, напирала Зинаида Ефимовна. – Так давайте пойдем!

– Давайте, – глухо сказала девочка возле Артура. Глава у нее высохли, но блестели пуще прежнего.

– Ну пойдемте, – сказала дама, решительно кивнув, но не двинулась с места.

– Не надо никуда идти, я здесь, – добродушно сообщили от дверей.

Двери сомкнулись, пропустив высокую сухопарую тетку, неуловимо напоминавшую петровского гренадера. Она даже шла как гренадер, чуть поводя локтями и почти печатая шаг.

– Ну, что насупились, авангардисты? – добродушно спросила она, остановившись в проходе между креслами первого ряда. – Сердце просит новых форм, а косная школа препятствует?

– Да каких новых, – буркнул Полусапожок, а дама сказала:

– Тамара Максимовна, есть форма, а есть содержание. И это…

– Вот именно, – веско подтвердила директриса. – При всем уважении к Василию… э-э, Шукшину и к современному искусству вообще – ребята, он все-таки эту вещь писал для взрослых. Отсюда фривольность, отсюда вот эти намеки…

– Да какие намеки, Тамара Максимовна, там все открытым текстом, они еще и показывать хотят! – возмутилась дама.

– Чего мы показывать хотим, зачем вы врете-то! – крикнула девочка из глубины сцены, готовясь снова разрыдаться.

Дама развернулась к ней всем корпусом, будто тяжелый танк. Директриса поспешно сказала:

– Ну-ну-ну, давайте не будем горячиться и позволять себе лишнее. Комарова ведь, так? Комарова, давай рассуждать как взрослые люди. Вы молодцы, конечно, что придумали этот номер, стали репетировать. Но ты вот представь – это же новогодний утренник, на первых рядах первоклассники сидят, ну и дальше – детишки совсем. А вы тут с поцелуйчиками и намеками.

– Да какими поцелуйчиками, ну что вы говорите! – отчаянно воскликнула Комарова. – И про детишек тоже – «Зодчие» всю пьесу репетируют, в ДК КамАЗа премьера будет, и ничего, между прочим!

– Кто репетирует? – спросила дама с угрозой.

Директриса тронула ее за кисть и сказала:

– Комарова, ну ты согласись, что одно дело – спектакль в ДК, другое – утренник в школе. Так?

– А просто сказать нельзя было? – спросил Полусапожок. – Без этого всего?

– А я, голубчики, просто и сказала, – свирепо сообщила дама, убирая руку от очередного прикосновения директрисы. – Или ты хочешь узнать, как это бывает, когда непросто?

Виталик, кажется, хмыкнул. Маринка поспешно сказала:

– Ну, Зинаида Ефимовна, если этот вариант не устроил, который ребята предложили, ничего страшного, наверное, надо просто что-то новое подыскать?

– Ага, щас, – буркнул Полусапожок себе под нос.

– Пушкина, – подсказал мелкий с места, получил локтем от толстой девчонки и захихикал.

Дама внимательно посмотрела на одного, потом на другого и веско сообщила:

– Разумеется, никто не снимает с восьмого «в» обязанности достойно выступить на школьном мероприятии. К понедельнику жду предложений – нормальных, а не как сегодня. Свиридова, ты ответственная.

– А чего я-то! – возмутилась толстая девчонка.

– Ты комсорг, – отрезала дама.

Свиридова вскинула на нее ресницы – длинные и красивые, оказывается, – но тут же опустила. Возможно, заметила успокаивающий жест, незаметно сделанный Маринкой.

А несладкая у них жизнь-то, подумал Виталик. У всех причем. Нет, подальше надо держаться от школы, подальше.

Народ вполголоса загалдел и начал собираться. Артур в глубине сцены дождался, пока девочка встанет, а она дождалась, пока Артур унесет стул за кулису. Оба неспешно пошли к ступенькам, ведущим со сцены, – рядом, но не касаясь друг друга даже складкой одежды. Девочка уже не ревела. Артур сказал: