Книга Город Брежнев, страница 67 – Шамиль Идиатуллин

И все равно их было слишком много.

– Что делаем? – спросил я вполголоса.

Рустик мрачно сказал:

– Хули делать – как договаривались: стоишь, смотришь, молчишь. Вступаешь, когда Серого гасить начнут, не раньше, всосал?

Серого-то с фига гасить, удивился я и хотел еще раз сказать, что без холодного оружия надо, но говорить и спрашивать было уже некуда – мы подошли к шараге и остановились. Пацаны в метре от кента с цепочкой, я в полутора, за их спинами, как и обещал.

В животе образовался зыбкий кисель, рукам и ногам стало холодно. Не дай бог, заметят, подумал я, но всем было не до меня, к тому же пошел дождик. Слабый, но все равно противный, к тому же оправдывающий замерзшие руки и немножко кисель. Самое то для вашей формы, теляжники, злорадно подумал я, стараясь не ежиться и смотреть спокойно и ровно сразу на всех. Промокнете, простудитесь, телогрейки станут тяжелыми, облепят плечи и туловище, не дадут нормально двигаться рукам. Тут и посмотрим, что удобнее.

– А баб-то что не привели? – громко удивился Серый, странно покачиваясь. Он стоял передо мной, так что лица я не видел и очень об этом жалел. – Всем колхозом выперлись, главное, а кошелок зажали. Сами обслуживать будете, на, как привыкли?

– Ты кто, нах, за дерзкий такой? – спросил пацан, выдвинувшийся из-за спины кента с цепочкой, который от неожиданности перестал ее накидывать себе на ладонь.

Ни он, ни кент на самого здорового не тянули. Но слова Серого волшебным образом заставили всех второкомплексников заткнуться, повернуться фронтально и показать, как они представляют себе боевую стойку. И я мог их рассмотреть, оценить и отделить тех, кто при делах, от тех, кто для толпы.

Рустик красава, и Серый тоже.

И все равно их было очень много.

– Э, молодежь, тут дают чего, а? – крикнули слева.

Все обернулись. На тропинке, протоптанной по краю пустыря, стоял пухлый парень в синем спортивном костюме и стройотрядовской штормовке, прикрывая голову мокрой газетой. Он улыбался и разглядывал шоблу без опаски.

– Ага, дифисит, во рту тает, – выкрикнул мелкий пацанчик, вертевшийся слева от кента с цепочкой.

Парень засмеялся, сказал:

– Сами не растайте, шпана, дождина во какой, матерям потом лечить.

– Ща, доиграем только, – ответил пацанчик. – Ты, дядь, гуляй себе.

Парень кивнул и ушагал не оглядываясь.

– Бля, вы шпана! – восхищенно сказал Серый.

Он снова ходил и говорил, ловко и умело, шобла начала звереть и чуть раздаваться, освобождая место для плеч и локтей, а Серый этому помогал, мелко дергаясь то влево, то вправо, и вдруг взвизгнул:

– Тихо, бля!

Все вздрогнули и замолчали на миг, так что услышали, каждый услышал, как Рустик негромко спросил кента с цепочкой:

– До наших ты докопался?

Втораки переглянулись, интересовавшийся дерзким хотел что-то сказать, но кент с цепочкой успел раньше:

– А ты тут самый борзой, что предъявляешь?

Он снова накинул цепочку на ладонь, стряхнул другой конец и накинул уже его.

Рустик ответил так же негромко и спокойно:

– Я не предъявляю, я спрашиваю. Ты?

Кент брякнул цепочкой в кулаке и лениво объяснил:

– А нехер ходить по нашей земле. Он еще легко…

Дыц!

Рустик дернулся, кент, плеснув руками, рухнул на говорливого, тот тоже шатанулся, так что чуть не получилась игра в доминошные костяшки. Втораки какой-то миг топтались, пытаясь разглядеть выпавшего из поля зрения кента. Мелкий справа от кента выдохнул:

– Ну, суки…

– Стоять, зарублю нахер! – опять взвизгнул кто-то – уже не Серый.

Лысый.

Он замер с приподнятой рукой, у закрытого шапкой уха застыл туристский топорик.

Втораки нестройно дернулись, и Лысый с воплем сделал выпад, удержав топор в последний миг – в ладони от носа пацанчика.

Я прикусил язык до крови – и стоял, лопаясь от боли, ужаса, облегчения и плотных ударов в висках и горле: сердце явно решило вылезти через голову.

– Ты охуел? – спросил пацанчик удивленно, но его уже оттащили на полшага.

Место занял щуплый стриженый парень без теляги и шапки, просто в широких штанах и синей шерстяной олимпийке, покрытой острыми пятнами от дождя. Он улыбался и примирительно бормотал:

– Паца, паца, спокуха, все хорошо, никто никого не рубит, ровно расходимся, ты, Бельмондо, блин, в сторону давай, не подхожу, не подхожу, молодцы, красавы, за своих, все правильно, по-пацански, все дела, а тут пацаны просто на нервах, хули делать, молодые, втораки короли, авторá, все такое, хе-хе, а тут такой замут, в шапках чужих, ну сорвались, перестарались, но можно по-людски, праль, нет?

Он курлыкал, баюкая своих и наших, подступал к Рустику, Серому и тут же отступал, крутя ладонями и улыбаясь по-свойски, будто напоминал каждому только им двоим понятный анекдот, продавился мимо Дрона и теперь, оказывается, разговаривал со мной, примирительно и виновато.

Из-за ударов в ушах я плохо слышал и не все понимал, пытаясь уследить за тем, что происходит вокруг, и отстраняясь от стриженого, странно знакомого – я даже подумал, что это он меня у райкома комсомола пальцем манил, но нет, этот постарше. Вел себя, правда, как мелкий, чуть ли не обниматься лез и, журча про пацанов и непонятки, которые мы сейчас с автором разрулим, да, автор, да? – то ли гладил, то ли трогал кончиками пальцев мои плечи и воротник.

Рустик быстро сказал мне что-то, но его я не понял вообще, потому что по-татарски. Стриженый на секунду повернулся к Рустику и ответил, и я тоже не понял что.

– Секи! – громко сказал Рустик, но его уже оттерла пара пацанов в чужих шапках, и Андрюху тоже, а стриженый ворковал: «Ты посеки, начальник, посеки, но мы-то с тобой не мусора, а пацаны, в натуре», чуть тверже касаясь моих плеч ребром ладони.

И тут я его узнал. Это не тот парнишка, что меня пальцем манил. Это Гетман, который с Анжелкой, с Шапкой то есть, по стройке лазил. Я на него тогда не слишком смотрел, на Шапку в основном, к тому же прожектор светил неудобно, так что лиц особо не разобрать. Но Шапку я сразу узнал. А Гетмана – с опозданием.

И совсем поздно я сообразил, что он меня не обнимает и не пальцами тыкает – он меня, как грушу, под удар поудобнее ставит. Чтобы в мою кнопочку попасть – и выключить.

Я, холодея, рванул в сторону – и левый глаз взорвался. Я задохнулся, слепо ударил в ответ, кажется, попал – и тут все бросились.

Меня сбили с ног, пнули в плечо, по спине, не попали, попали – и выбили дух.

Я тонул в звенящей слоистой мгле, почти не вздрагивая от ударов по мне и не по мне – разницы между ними не было – и от непонятных воплей: