Книга Всего один день. Лишь одна ночь (сборник), страница 76 – Гейл Форман

– Да? Когда?

– Собиралась завтра утром вылетать. Уже хотела билет заказать, но тут ты написала.

– Останься еще на несколько дней. Походим вместе. Можем велики взять в аренду. Или возьмем один и поставим на раму второе седло, как все голландки делают.

– Велик у меня уже есть, – говорю я. – Розовый.

– С багажником?

Она так заразительно улыбается, что невозможно не улыбнуться самой.

– Да.

– Ох. Ты просто обязана остаться. Я поселилась в хостеле у Йордана. Моя комнатушка не больше ванной, но там уютно и кровать двухэтажная. Вселяйся ко мне.

Я смотрю на небо. Опять собирается дождь, для августа очень холодно, а в Интернете писали, что в Хорватии в районе тридцати и солнечно. Но тут я встретила Рен – насколько это было вероятно? Она верит в святых. А я – в случайности. Думаю, на глубинном уровне это одно и то же.

Мы забираем мои вещи из хостела – тот парень уже лежит в отключке – и идем к ней. Ее хостел намного уютнее моего, особенно благодаря смуглому, высокому и улыбчивому Уинстону, который с интересом на нас поглядывает. Когда мы поднимаемся в комнату Рен, я вижу, что ее постель завалена путеводителями, не только по Европе, но и по другим странам мира.

– Это что?

– Это мне Уинстон одолжил. Для списка, что нужно успеть, прежде чем склеить ласты.

– Ласты?

– Что я хочу сделать, пока жива.

Вспоминается загадочная фраза, которую Рен бросила в день нашей первой встречи: «Я с больницами хорошо знакома». Я провела с ней всего полтора дня, но тот факт, что она умрет, уже кажется мне просто непостижимым. Наверное, она об этом по лицу догадалась и нежно коснулась моей руки.

– Не волнуйся, я планирую жить долго.

– А зачем тогда этот список составляешь?

– Потому что, если дождаться, когда будешь при смерти, будет уже слишком поздно.

Я смотрю на нее. «Я с больницами хорошо знакома». Святые.

– Кто? – тихо спрашиваю я.

– Сестра, Францеска, – она достает листок бумаги. Там перечислено множество названий и городов: Красивый ангел (Париж), Урок музыки (Лондон), Воскрешение (Мадрид). И так далее.

– Ничего не понимаю, – говорю я, возвращая листок.

– Францеска почти ничему не успела научиться, но она обожала изобразительное искусство. В больнице она все время проводила с капельницей для химиотерапии в одной руке и альбомом для рисования в другой. Она сделала сотни рисунков карандашом и красками, это ее наследие, как она сама говорила, потому что она сама умерла, а они живут – пусть даже только на чердаке.

– Все непредсказуемо, – говорю я, вспоминая картины и скульптуры, которые видела в сквоте и которые когда-нибудь могут оказаться в Лувре.

– Да, именно так. Ее очень утешала мысль, что художников вроде Ван Гога и Вермеера при жизни практически никто не знал, но после смерти они стали знамениты. Она мечтала сама увидеть оригиналы их картин, так что во время ее последней ремиссии мы отправились в Торонто и Нью-Йорк, мы довольно много там увидели. А после этого она составила более длинный список.

Я снова смотрю на листок.

– А что тут? Что-то из Ван Гога?

– Ван Гог был в списке. «Звездная ночь», но ее мы видели вдвоем в Нью-Йорке, а в этом списке Вермеер, хотя ее любимая – в Лондоне. Но это ее список, после Парижа он отошел на второй план.

– Не понимаю.

– Я люблю Францеску, и я обязательно посмотрю на эти картины за нее – когда-нибудь. Но значительная часть моей жизни прошла на втором плане. Так было нужно. Но теперь ее нет – а я как будто бы еще живу в ее тени, понимаешь?

Как ни странно, в каком-то смысле понимаю. Я киваю.

– Что-то произошло, когда я познакомилась с тобой в Париже. Ты обычная девчонка, которая поставила перед собой безумную цель. Это меня вдохновило. Я изменила свои планы. А теперь начинаю думать, что, может быть, встреча с тобой и была настоящей целью моего путешествия. Может быть, Францеска и святые хотели, чтобы мы с тобой встретились.

У меня по спине пробегает холодок.

– Ты правда так думаешь?

– Кажется, да. Не волнуйся, я не скажу родителям, что это из-за тебя я вернусь на месяц позже. Они немного расстроены.

Мне становится смешно. Это я тоже понимаю.

– Ну а что в твоем списке?

– Он куда менее благородный, чем у Францески. – Рен достает из своего путевого дневника смятый лист бумаги. – «Поцеловаться с парнем на верхушке Эйфелевой башни. Поваляться на поле с тюльпанами. Поплавать с дельфинами. Увидеть северное сияние. Забраться на вулкан. Спеть с рок-группой. Починить собственные ботинки. Приготовить праздничное угощение на 25 друзей. Завести 25 друзей», – он еще не закончен. Я постоянно что-нибудь добавляю, а в чем-то я уже облажалась. Сюда я приехала ради поля с тюльпанами, но они, оказывается, цветут только весной. Так что придется теперь придумать что-то другое. А, да. Кажется, я смогу застать северное сияние в Будё, это местечко в Норвегии.

– А поцеловаться с парнем на Эйфелевой башне тебе удалось?

Ее губы изгибаются в шаловливой эльфийской улыбке.

– Да. Я пошла туда в то утро, когда ты уехала. Там была группа итальянцев. А они, эти итальянцы, бывают очень любезны, – Рен переходит на шепот: – Я даже имени его не спросила.

Я отвечаю также шепотом:

– Иногда это и не нужно.

Обедать мы идем поздно в индонезийский ресторан, в котором подают рийстафель ^[88] и можно есть сколько хочешь, мы набиваем желудки, и, когда едем обратно, сильно виляя, мне в голову приходит идея. В Кёкенхофе не то чтобы поля цветов, но, может быть, подойдет. Моими стараниями мы минут на двадцать заблудились, но потом я нахожу тот цветочный рынок, который проезжала сегодня утром. Палатки закрываются, и торговцы оставляют довольно много уже ненужных цветов. Мы с Рен набираем побольше и раскладываем на изгибающемся тротуаре, который проходит над каналом. И она катается в цветах, невероятно довольная. Я, смеясь, щелкаю ее на телефон и отправляю фотки маме.

Оставшиеся торговцы смотрят на Рен несколько изумившись, но не сильно, будто такое происходит как минимум дважды в неделю. Потом крупный бородач с огромным пузом и в подтяжках подносит нам увядающую лаванду.

– Это тоже можете взять.

– Держи, Рен, – я бросаю ей ароматные фиолетовые цветочки. – Спасибо, – благодарю я мужчину и рассказываю про предсмертный список Рен и что нам приходится довольствоваться этим, потому что поля с тюльпанами сейчас не найти.