Книга Принцесса-Невеста, страница 38 – Уильям Голдман

– Драчун, драчун, – дразнили они Феззика во время утреннего перерыва на йогурт.

– Ничего не драчун, – громко отвечал Феззик. (Про себя он прибавлял: «Молчун, молчун». Он не смел считать себя поэтом, никакой он не поэт – просто рифмы любит. Что ни скажи вслух, он про себя рифмовал. Иногда получался смысл, иногда ни малейшего. Смысл Феззика не трогал – его интересовал только звук.)

– Трус.

Брус.

– Ничего не трус.

– Тогда дерись, – говорил кто-нибудь, со всей дури замахивался и бил Феззика в живот, отлично зная, что Феззик скажет «у-уф» и так и будет стоять, поскольку Феззик никогда не дрался, что ты с ним ни делай.

– У-уф.

Еще удар. И еще. Скажем, хорошенько врезать по почкам. Или в коленку пнуть. Продолжалось это, пока Феззик не убегал в слезах.

Однажды его позвал отец:

– Поди сюда.

Феззик, как обычно, повиновался.

– Вытри слезы, – велела мать.

Феззика только что жестоко избили двое детей. Он изо всех сил старался не реветь.

– Феззик, больше так нельзя, – сказала мать. – Надо, чтоб они перестали к тебе приставать.

Избивать.

– Да я не против, – сказал Феззик.

– И напрасно, – сказал отец. Он был плотник, руки как лопаты. – Пошли во двор. Я научу тебя драться.

– Ну пожалуйста, я не хочу…

– Слушайся папу.

Они гуськом вышли на двор.

– Сожми кулак, – велел отец.

Феззик постарался.

Отец глянул на мать, затем в небеса.

– Он даже кулак сжать не может, – сказал отец.

– Он старается, ему же всего шесть. Не дави на него.

Отец очень любил Феззика и попытался говорить мягко, чтобы сын не заплакал. Нелегкое это было дело.

– Детка, – сказал отец Феззику, – смотри: когда сжимаешь кулак, большой палец нельзя совать внутрь, его надо наружу, если он внутри и ты кого-нибудь ударишь, палец сломается, а это нехорошо, потому что, когда бьешь кого-то, не тебе должно стать больно, а ему.

Вольно.

– Пап, я не хочу, чтоб кому-то стало больно.

– А я не хочу, чтобы ты кому-то делал больно, Феззик. Но если ты умеешь защищаться, а они знают, что ты умеешь, тебя никто больше не тронет.

Тонет.

– Да я не против.

– А мы против, – вмешалась мать. – Если тебе пора бриться, это не значит, что тебя можно травить.

– Итак, кулак, – сказал отец. – Мы научились сжимать кулак?

Феззик снова сжал кулак – на сей раз большой палец был снаружи.

– Он талантливый ученик, – сказала мать. Она тоже очень любила сына.

– А теперь ударь меня, – велел отец Феззику.

– Не, не хочу.

– Ударь папу, Феззик.

– Может, он не умеет, – сказал отец.

– Может быть, – грустно покачала головой мать.

– Смотри, детка, – сказал отец. – Видишь? Очень просто. Сжимаешь кулак – это ты теперь умеешь, – немножко отводишь руку назад, целишься, куда хочешь, и отпускаешь.

– Покажи папе, какой ты талантливый ученик, – сказала мать. – Вмажь ему. Врежь ему хорошенько.

Феззик махнул кулаком в район отцовского плеча.

Отец снова раздраженно уставился в небеса.

– Он почти попал, – торопливо заметила мать, не успело лицо сына омрачиться. – Для начала очень хорошо, Феззик. Скажи ему, что для начала очень хорошо, – велела она мужу.

– Общее направление верное, – выдавил отец. – Если б я стоял на ярд левее, получилось бы самое оно.

– Я очень устал, – пожаловался Феззик. – Если выучивать так много и быстро, сильно устаешь. Я вот устаю. Можно я пойду?

– Пока нет, – сказала мать.

– Детка, ну пожалуйста, ударь меня, по правде ударь, попытайся. Ты же умненький мальчик; врежь мне хорошенько, – взмолился отец.

– Завтра, пап, честное слово. – Глаза у Феззика уже были на мокром месте.

– Слезы не помогут! – взорвался отец. – Слезы не действуют на меня и не действуют на твою мать, ты будешь делать, что я говорю, а я говорю, что ты меня ударишь, и, если надо, мы тут простоим до утра, а если надо, мы простоим неделю, а если…

П

Л

Ю

М

С

!!!

(Это было до травмпунктов – не повезло, особенно отцу Феззика, потому что, когда Феззик его ударил, отца некуда было отнести, разве что в постель, где он полтора дня и провалялся, открыв глаза лишь однажды, когда пришел молочник вправить сломанную челюсть; лекари тогда уже были, но в Турции еще не подмяли под себя костную хирургию, и за кости отвечали молочники, потому что люди рассуждали так: раз молоко полезно для костей, кто лучше молочника понимает в сломанных костях?)

Когда отец смог как следует открыть глаза, все собрались на семейный совет.

– Ты очень сильный, Феззик, – сказал отец. (Это не совсем правда. Отец хотел сказать: «Ты очень сильный, Феззик». Получилось у него скорее так: «Зз ззззз ззззззз, Зззззз». С тех пор как молочник проволокой скрепил ему челюсти, отцу удавалась только буква «з». Зато у него была очень выразительная мимика, и жена прекрасно его понимала.)

– Он говорит: «Ты очень сильный, Феззик».

– Я так и думал, – сказал Феззик. – В том году я разозлился и ударил дерево. И свалил. Небольшое дерево, но это, наверное, что-то да значило.

– З зззззз зззззззззз, Зззззз.

– Он говорит, что бросает плотничать, Феззик.

– Ну что ты! – сказал Феззик. – Ты скоро поправишься, пап. Молочник мне почти что обещал.

– З зззз ззззззз зззззззззз, Зззззз.

– Он хочет бросить плотничать, Феззик.

– А кем тогда он будет работать?

Мать ответила сама: они с мужем договаривались полночи.

– Он будет твоим тренером. Борьба – национальный турецкий спорт. Мы станем богаты и знамениты.

– Мам, пап, мне не нравится борьба.

Отец нежно похлопал сына по коленке.

– Ззз ззззз ззззззззз, – сказал он.

– Все будет прекрасно, – перевела мать.

А Феззик расплакался.

Его первый профессиональный матч состоялся в душное воскресенье в деревне Сандики. Родители выгнали Феззика на ринг с величайшим трудом. Оба ни капли не сомневались в победе – они ведь трудились день и ночь. Целых три года обучали Феззика, пока не решили, что сын готов. Отец занимался тактикой и стратегией, мать отвечала за питание и тренировки, и оба они были безоблачно счастливы.