Книга Большая книга ужасов — 7, страница 5 – Дмитрий Емец

«Обдурили дурака на четыре кулака!»– подумала девочка Зиночка и, морща нос, слезла с катка.

1

– Как простыня это с ними сделала? – с ужасом спросил Петька.

– Чего ты у меня спрашиваешь? Я что, профессор кислых щей, чтобы все знать? – возмутился Филька.

– Ну, это же твоя простыня...

– Ага, моя... И разрытая могила моя, все мое. Отстань, и без тебя тошно, – огрызнулся Хитров.

– Думаю, они набросили ее на голову ради прикола, а она стянулась и... Видите, как они руки держат, будто задыхаются, – задумчиво сказала Анька.

– Они же... они же... не мертвые? – Мокренко, скривившись, с ужасом выговорил это страшное слово.

– Не мертвые, ясно. Но и живыми их не назовешь. Ты хотел бы быть на их месте?

– Издеваешься?

– И я не хотел бы. В любом случае придется взять эти фигурки с собой, – сказал Филька и, еще раз взглянув в искаженные соляные лица девятиклассников, неохотно опустил их в рюкзак.

– А простыня? Тоже с собой? – спросил Петька, с омерзением глядя на нее.

Хитров пожал плечами:

– Придется. Оставить ее тут, так она всю школу заморозит. Ладно, потопали.

Анькины очки-телескопы изумленно уставились на Хитрова. Откуда, интересно, в нем взялась такая решимость?

– А ты ее не боишься? Простыню?

– Я? Боюсь? Посмотри, какая она симпатяжка! – храбрясь, ответил Филька.

Хотел бы он, чтобы это в самом деле было так...

2

Быстро проскочив в комнату, Филька намотал на ручку двери веревку, чтобы никто не вошел, и достал из сумки соляные фигурки. Прежде чем поставить их в шкаф, он вгляделся в их лица, и ему почудилось, что их выражение стало менее испуганным. Теперь оно было скорее жутко удивленным, будто Усач и Стул пытались осмыслить, но никак не могли понять, что с ними произошло.

– Эй! – громко крикнул Филька. – Эй! Вы слышите меня? Эй!

В фигурках ничего не изменилось. Остекленевшие глаза все так же смотрели сквозь него. «Померещилось», – подумал Хитров.

Вытряхнув черную простыню, он бросил ее на пол – и в тот же миг она сама расстелилась по ковру. Изредка по ее поверхности словно пробегали волны, а углы начинали угрожающе загибаться, покачиваясь, как змеиные головы. Пятна плесени то расплывались, то сужались, как живые.

Филька занес было ногу, чтобы наступить в центр простыни, – и в тот же миг вся она нетерпеливо и жадно прогнулась, алчно приподняв сразу все углы. Хитров, завопив, неуклюже скакнул через нее, едва не поприветствовав носом спинку кровати.

Простыня, лишившись добычи, алчно задрожала. Тапка, соскочившая с ноги у мальчика во время прыжка, как в замедленном кино, описала в воздухе дугу и упала на нее. В тот же миг простыня захлестнула ее краем, и она ослепительно вспыхнула, в мгновение ока превратившись в головешку.

Не отрываясь, Филька смотрел на простыню, по которой у него на глазах расползались пятна плесени. Пятна складывались в буквы.

«ВЕРНИ МНЕ ПРОСТЫНЮ – ИЛИ ПОЖАЛЕЕШЬ. КРАСНОГЛАЗЫЙ ПАЛАЧ», – прочитал Филька, ощущая, как по комнате распространяется могильный дух.

Это было уже слишком, даже для Хитрова. Схватив телефонную трубку, он набрал номер Аньки и, едва дождавшись, пока трубку поднимут, закричал:

– Это Красноглазый мертвец!

– В самом деле мертвец? Приятно с вами познакомиться! – насмешливо ответил мужской голос.

Сообразив, что он не туда попал, Филька ойкнул и бросил трубку. Второй раз он уже набирал внимательнее. Вызвонив Аньку, обещавшую приехать к нему прямо сейчас, он позвонил и Петьке. Но вместо Мокренко подошла его мама:

– Петя кушает. Он ужасно измучился сегодня в школе. Потом он будет делать уроки! Сегодня уже на улицу не пойдет, – сказала она непреклонным голосом.

– Но это очень важно!

– Есть только две важные вещи, которые я признаю: это уроки и правильное питание... – заявила мама Петьки, и в трубке зазвучали гудки, такие же категоричные, как и ее голос.

Поняв, что Мокренко ему уже сегодня не вызвонить, Филька грустно вздохнул.

Когда он, отойдя от телефона, вновь повернулся к простыне, она уже перестала вздрагивать. Зеленые гнилостные пятна исчезли. Свернув простыню, Филька подсунул ее под батарею, где она не слишком бросалась в глаза.

Потом, опасаясь, что простыня попадется на глаза родителям, которые станут задавать ненужные вопросы, он занялся соляными статуэтками. Открывая шкаф, чтобы сунуть туда фигурки, Хитров заметил, что головы у них приподняты в легком изумлении, будто они лишь теперь – полчаса спустя – услышали его «эй!». Значит, соляные статуэтки все же живут и чувствуют, но с большим замедлением.

3

Полчаса спустя в коридоре два раза взвыла милицейская сирена, и Филька кинулся открывать. На пороге, озадаченно озираясь, стояла Анька.

– Чего это у тебя выло: «вау-вау»? – спросила она подозрительно.

– Это у нас звонок такой. Дед, когда помоложе был, раздобыл где-то сирену и установил ее вместо звонка, – не без гордости за Хитрова-деда пояснил Хитров-внук.

– У тебя прикольный дед.

– Не то слово. Он всю жизнь автомехаником проработал в таксопарке. Взял корпус от старого «Москвича» и все внутри переоборудовал. Двигатель с впрыском от «БМВ», ходовая от «Вольво». Мы когда по шоссе идем, иномарки нам сперва сигналят, типа «брысь с дороги!», а как дед газанет – отстают...

Анька слушала невнимательно. Думала о другом.

– Где простыня?

– В комнате.

– А чего на ней было написано?

– Я же тебе говорил. «Верни мне простыню – или пожалеешь. Красноглазый палач».

– Почему «красноглазый»?

На этот вопрос Филька не ответил. Откуда он знал, почему? В любом случае за красивые глаза так не назовут.

В комнате Анька забралась на диван, поджав под себя ноги. Она обладала редким свойством быстро и уютно устраиваться на любом новом для себя месте. С ее появлением в Филькином логове с валявшимися на полу роликовыми коньками, гантелями, клюшкой, игровыми дисками и самодельным двухзарядным самопалом сразу стало уютнее.

– Ну и берлога у тебя! – сказала Анька.

Ее въедливый носик рыскал по углам, исследуя комнату.

– Мне удобнее, когда все на полу. Ничего искать не надо, – обороняясь, буркнул Филька.

– А по ночам не спотыкаешься?

– Я по ночам сплю.

– А-а-а, – протянула Анька, и разговор застопорился.

«С девчонками дело иметь – одно мучение. Про машины им неинтересно, про компьютер тоже, а про одну любовь болтать, про цветочки всякие – так от напряжения опухнешь», – убито подумал Филька.