Онлайн книга «Загадка старого клоуна»
|
Выйдя из троллейбуса, мы перешли на другую сторону улицы. – Вот! – сказал Чак, остановившись у небольшого домика с тремя выходящими на улицу окнами и деревянным крылечком, к которому с тротуара вели несколько ступенек. Торец домика занимала мемориальная доска в виде каменной глыбы с барельефом Шевченко и надписью, в которой сказано, что в этом доме в августе 1859 года жил великий сын украинского народа, поэт, художник, пророк Тарас Григорьевич Шевченко. От того, что я вдруг осознал, что через какое-то мгновенье перенесусь более чем на столетие назад и, может, даже увижу живого Тараса Шевченко, у меня перехватило дыхание. – Ну, а теперь скажите, какова цель вашего путешествия? – спросил Елисей Петрович. Чак кивнул мне: говори, мол, ты. И я рассказал о старом Хихине и его желании – рассказать дядьку Миколе, что исполнились слова Тараса Шевченко, что народ стал свободным. – Ясно! – качнул головой Елисей Петрович. – Опишите вашего Хихиню, дайте мне его словесный портрет, как говорит мой друг старшина Лепешко. Я описал как мог. – Годится! Внешность выразительная. А ну-ка, поищем его, а вместе с ним и дядька Миколу. Елисей Петрович достал из кармана какую-то штуковину с окуляром, похожую на детский калейдоскоп. – Времявизор! – сказал он, перехватив мой вопрошающий взгляд. – Воображаемый. Наверное, хочешь посмотреть? Но я не дам. Потому что все равно ничего не увидишь. Только мы, воображаемые, можем им пользоваться. – Пожалуйста, я ничего, – покраснел я. (Мне действительно очень захотелось посмотреть. И как он догадался?) – Тысяча, значит, восемьсот пятьдесят девятый… август… – Елисей Петрович покрутил окуляр и приложил его к глазу. – Та-ак! Хихиня, значит. Губастый, носатый, значит… лет тринадцати… Та-ак! О! Есть! Такой, как вы говорили… Он! – А… Шевченко там есть? – с надеждой спросил я. – Нет… Почему-то пока не вижу… – Эх! – вздохнул я. Елисей Петрович развел руками – что ж, мол, поделаешь, я не виноват. – Ну а теперь давайте! – он кивнул Чаку. – Вы меня придумали, сфантазировали, теперь слушайтесь! Напрягите всё своё воображение! И ты, Стёпа, тоже… Пять, четыре, три, два, один! Поехали! Бомм! …Когда я пришёл в себя, то увидел, что железнодорожный мост, под которым мы только что проезжали, исчез, и троллейбусы исчезли, и большой дом с кинотеатром «Кадр» тоже исчез, и исчезла каменная мемориальная глыба с барельефом Шевченко. Но сам домик остался. Только уже с двумя крылечками – не только справа, но и слева. И за этим домиком в глубине двора стоял ещё один дом, с мезонином. Вокруг рос большой сад, а за ним вверх, на самую гору тянулась дубово-липовая роща. – Ну, идём. Здесь недалеко, – сказал Елисей Петрович. И мы пошли, а точнее, полетели по старинной Приорке, которая называлась так потому, что здесь находилась когда-то дача доминиканского приора, настоятеля Николаевского католического монастыря на Подоле. Во времена Шевченко этой дачи уже не было, а были только хаты известных всему Киеву садоводов и огородников. Мы пролетели несколько хат и вдруг услышали крики и ругань. На крыльце добротной хаты стоял мордастый толстяк с маленькими свиными глазками в отороченном меховой опушкой кафтане. А у ворот бедно одетый худой мужичок в латанной-перелатанной свите держал за плечо такого же оборванного губастого мальчика лет тринадцати. Я сразу понял, что это дядько Микола и маленький Хихиня. – Что же вы сироту обижаете, креста на вас нет! – выкрикивал дядько Микола. – Парнишка три дня с утра до ночи яблоки вам собирал, а вы ему и гроша не заплатили. А? – Иди, иди! Голь перекатная! Выговаривать он мне ещё будет! Твой сирота больше яблок съел, чем собрал. Отец в Сибири гниёт, и сынок туда же дорожку протаптывает. А ну, прочь отсюда! – Да сколько же этих яблок натощак без хлеба съешь! Да вы же ни кусочка не дали, а обещали кормить ребёнка. – Ещё и хлеба вам, арестанты! Думаешь, если не крепостной, то уже и казак? Ишь расхрабрился! А ну вон, нищета, не то сейчас пса спущу! – Эх! Не умею я сказать! Эх! – дядько Микола махнул рукой с досады. – Жаль, уехал вчера Тарас Григорьевич. Он бы тебе сказал! Он бы… – Что? Угрожаешь? Тоже на каторгу захотел? А ну, Бровко, ату их! Ату! – свистнул толстяк. «Значит, нет уже Шевченко… Не увижу я его…» – мелькнуло у меня в голове. Спущенный с цепи огромный пёс, захлёбываясь лаем, бросился к воротам. Ещё мгновение, и… Но тут Елисей Петрович что-то тихо сказал. И разъярённый пёс, как будто натолкнувшись на невидимую преграду, мгновенно ударил с разгона всеми лапами о землю и стал как вкопанный. Потом наклонил голову, оскалившись, как будто улыбнулся, и завилял хвостом. – Вот видишь, твой пёс добрее тебя! – сказал дядько Микола. Толстяка аж перекосило от удивления. – Идёмте, дядько, идёмте! – потянул Хихиня за рукав дядьку Миколу. – Ну его! Дядько Микола беспомощно махнул рукой, и они ушли. Я с благодарностью посмотрел на Елисея Петровича. Дядько Микола шёл молча и только кряхтел с досады. – Да не расстраивайтесь, дядько, – сказал Хихиня. – Чёрт с ним, с этим негодяем! Идёмте лучше картошку есть! – Какую картошку? – удивлённо поднял брови дядько Микола. – Вот увидите! Идёмте! – и Хихиня повёл его мимо хат, мимо садов и огородов в поросший кустами и деревьями овраг. Мы полетели следом. Среди кустов в овраге была выкопана уютная пещерка. В ней дымился угасающий костёр, над которым на рогатой ветке висел щербатый котелок. – Ишь ты! Да здесь у тебя целое хозяйство! – всплеснул руками дядько Микола. – А откуда же картошка? – Да у этого же толстяка в счёт заработка одолжил, – улыбнулся Хихиня. – Ой, будь осторожен! Поймает тебя этот изувер – прибьёт. За одну картофелину он и душу живую не пожалеет. – Я прыткий. Не поймает, – беззаботно отмахнулся Хихиня. – Эх, бедолага ты, бедолага! – покачал головой дядько Микола. – И я же помочь тебе по-настоящему не могу. Сам же знаешь, что случайными заработками перебиваюсь, чтобы мои от голода не опухли. – Ешьте, дядько, она давно сварилась, уже и остыла, – Хихиня наколол на остриё ветки картофелину и протянул дядьку. – А ты? – Ия, – улыбнулся Хихиня и себе начал чистить картофелину. – Вот хорошо, что Бог создал картошку. Хоть есть нам с кого шкуру драть. А то всё с нас да с нас. Дядько Микола горько улыбнулся, обнял мальчика, прижал к себе: |