
Онлайн книга «С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги»
Выше по течению, у слияния Таволги и Бунарки, огороженная добротным дощатым забором, располагалась колхозная пасека. Ровно насаженные там крыжовник, смородина, акации – по-хозяйски заботливо ухожены. Чистая водичка, разноцветье трав, полюшки с гречихой, викой, рапсом обеспечивали пчёлкам хороший медосбор. Дела там вершил любитель и знаток своего дела, всеми уважаемый пасечник ![]() Двухэтажная старая мельница, на дальнем плане справа – старообрядческое кладбище. 1960-е годы ![]() Здесь когда-то размещалась пасека ![]() По высохшему руслу реки теперь проложена дорога Назаров Савва Лаврентьевич. Общение с ним доставляло удовольствие: по-крестьянски рассудительно, он с юморком и полуулыбкой любил посмешить и рассказать какую-то небылицу или притчу. За крестьянским инвентарем, будь то грабли или вилы деревянные, шли тоже к Савве Лаврентьевичу. Снасти у него получались ловенькими, и продавал он их за чисто символическую цену. С уходом его на заслуженный отдых пасека так же, как и мельница, захирела и умерла. Нет там сейчас ничего. Пересохла обрубленная Бунарка – один ложок от неё остался. Вспоминается телефильм кинорежиссёра и артиста Никиты Михалкова о состоявшейся в Красноярском крае встрече его с писателем-прозаиком, знатоком жизни, быта и характеров простых людей, Виктором Астафьевым. При поездке и ознакомлении с местными достопримечательностями им удалось посетить усадьбу старовера и отснять на плёнку условия жизни его и его большой семьи. За детали не ручаюсь, а суть помнится досконально. Основательное строение главы семьи, вокруг настроенные добротные дома многочисленного семейства – сыновей и дочерей с зятьями, кругом царит простота, порядок, кротость, взаимоуважение и почитание. Скотины и птицы – множество… После всего увиденного – обоюдно-однозначное мнение: чем больше таких семей, тем быстрее воцарится в стране порядок. Прощаясь, старовер также подтвердил желаемое: «Только бы не мешали власти, а жить-то мы знаем как…». Да! Это – там, а у нас вот иначе… Состарились, поумирали закоренелые сельчане. Поразъехалась молодежь, затерялась в чужой, несвойственной им городской среде. Те самые, кто тут появлялся на свет, те, у кого тут зарыта пуповина, взращенные этой землёй с её одухотворяющей простотой, русской красотой, давшей жизненные силы, – те самые и предали её, поменяв сельские просторы на сутолоку городов и тесноту условного благоустройства городского жилья. Болит, болит о том душа, и сами собой рождаются строки-вздохи, печальные и покаянные… Что-то разом кольнуло в сознании, Будто знак снизошёл от Всевышнего… Голос почудился, как заклинанье. Не устыдись покаяния излишнего! Мысли сумбурные вьются тревожно… Хватит! Довольно верёвочке виться! В тишь родовую, грешивший безбожно, Сердцем зовусь – за грехи повиниться. К чему я устой жизни праведный древний порушил? А сколько вокруг вертопрахов таких, Поменявших раздолье почтенной деревни На затхлость бетона квартир городских? Бреду ступнёй усталою По нивушке заброшенной… На родину на малую Отступник – гость непрошенный… Нагулялось, дитятко? Бездумная головушка! Весь – со всем: Ни выкладки, ни двора, ни колышка… Вот бывшая школа, скверик… На взгорке – Очерки крова – родимый порог… Блеклые, пыльные ставенок створки… Тишь и безлюдье, да пустошь дорог. Пряслицы набок. Репейник с крапивой Оседлали знакомый загривок тропы. Дом, словно путник с картины унылой, Тяжкой заложник судьбы. Корни древа здесь зло окромсала война, Накатившись грозой… В довесок, молчком, похоронки писала С наказом, – умыться слезой. Мать – скорбной слезой материнской, Вдова – горькой вдовьей слезой, Сыны – чистой детской слезинкой, Разбавленной чёрной тоской. Сколько кого не достало – Стало понятно потом… Много же мест вспустовало За большим за семейным столом! Только с этого «потом» Ни снадобье, ни зелье Не вернули в добрый дом Бывшего веселья. Затаился сиротски… Такой постаревший. Не сладко, знать, жить одному! Я подошёл, головой поседевшей Прислонился к пустому окну. Покаянное молвлю прошение; С пристрастием, истово, тихо молю, – С заблудшего снять прегрешение, Простить мне измену мою. Полнокровный, уютный, приветный, Тепло очага он ревниво хранил. Ныне, как бобыль бездетный, Последнихлишившийся сил. Поутру когда-то из бани «по-чёрному» Под майскую песню скворца Несли по межгрядью по торному С сырой пуповиной мальца. Здесь ночью (по сроку-по времени) С седой повитухою – бабкой родной – Мать мной разрешалась от бремени… (Отец в ожидании ходил стороной). Изменивши простору и полюшку, Тут оставил я милый порог – Приискать себе лучшую долюшку, Средь удушья цивильных дорог. Поскотиной хвойной, ромашковой кромкою, Пришпорив невзнузданный пыл, В радужных думушках, с тощей котомкою, С лёгким сердцем с села уходил… Мать, проводив за околицу, Что силы крепилась слезу удержать… (Молила потом Богородицу – сынку ниспослать благодать), Не простившийся с детством, с отрочеством; Думал просто: пройдусь и приду… С грузом лет, убелённый и с отчеством, Возвернулся… Поклоны кладу… Глаза прикрыл – пред ними, как с божницы, Иконно смотрят родственные лица… Во взглядах ни восторга, ни укора… – (Усопших не волнуют тени – косновение позора). Обнимая простенок осевший, Бисер слёзный с ресницы смахну… Поплетусь, как старик овдовевший, Приходивший сюда ни к кому. Под плач аккордов верного баяна, Напевом искренним поведаю о том, Как затерялась тропка средь бурьяна. В родительский состарившийся дом. Петушиный крик, гоготанье гусей, кряканье уток и клёкание индюков, фырканье лошадок на извозе, с добавленным к этому скрипом санных полозьев или стуком тележных колёс, утренняя трескотня заводимых тракторов, гул доилок на фермах, тюканье отбиваемой на наковалёшке литовки, рокот комбайнов на обмолоте, шум зерносушилок на складах… |