Книга Смерть длиною в двадцать лет, страница 103 – Ариэль С. Уинтер

Я зашел в бар. Монтгомери сидел там – на самом ближнем к входу табурете – и перед ним стояла непочатая пинта пива. Он нервозно постукивал ногой по нижней перекладине табурета. Вот, пожалуйста вам, молодой человек, который прочел все мои книги! Я даже подумал в тот момент, что, может быть, не так все плохо и напрасно я развел панику. Я подошел к нему, правой рукой дружески похлопал его по спине, а левой оперся о стойку бара. Бармен был тот же, что и утром. Поймав мой взгляд, он кивнул и выставил для меня порцию «Джин Рики».

– Значит, вы мой поклонник? – сказал я, основательно приложившись к своему стакану.

Монтгомери робко пожал плечами, но, когда заговорил, в словах его было столько же страсти, сколько когда-то в моих – когда писательство еще было для меня развлечением.

– Я прочел «Жаркая как лето» в четырнадцать. Мне дядя дал, он живет в Западной Вирджинии. Я как только дочитал до конца, сразу начал заново и прочел еще раз.

– Ну роман-то вам понравился? Он не очень хорошо продавался, хотя и получил хорошие отзывы.

– Да, понравился, но моя любимая ваша вещь это «Только до семи». Хотя так, наверное, все считают. Я вообще прочел все ваши книги, и большинство из них – не по одному разу.

Он заметно разошелся, потом, поняв это, смущенно потупился, но мне нравились его речи, и я даже не думал его останавливать. Свой «Джин Рики» я уже успел прикончить, и бармен выставил передо мной новую порцию.

– Так что это за пьеса у вас была? Как, вы говорите, она называется?

– «Призрак».

Изогнув брови, я жестом побудил его продолжать.

– Это история бывшего раба, который живет на Западе в доме, где обитает привидение белого рабовладельца. И они все время беседуют о разных вещах – о рабстве, о свободе, обо всем, обо всем… О том, что такое вообще – быть человеком.

– И все?

– Да, все. – Он посмотрел на свое пиво, к которому до сих пор так и не притронулся. – Но ее надо смотреть, тогда будет понятнее, о чем она.

Наполовину опустошив свой стакан, я снова похлопал его по спине.

– Да вы пейте, пейте. – Он взял свой бокал и сделал робкий пробный глоточек, а я тем временем продолжал: – Значит вы работаете в газете? Надо же, а я вот никогда не мог пойти на такое. Когда-то очень давно поработал с годик в одной крохотной провинциальной газетенке, и мне этого хватило.

– Ну, жить-то чем-то надо.

Понимающе кивнув, я допил свой «Джин Рики».

– Театральными пьесами тоже не заработаешь, если, конечно, их не начнут ставить в Нью-Йорке, но даже и тогда… – вздохнул он.

– Вот как?

– Нет, в Нью-Йорке в театре можно очень даже хорошо заработать. Но только если повезет. Или если ты знаком с нужными людьми.

Я махнул бармену.

– Ну это как сказать. Я, например, знаком с нужными людьми, а вот с везением дело у меня обстоит хуже. – Бармен поставил передо мной третью порцию, и одна моя половина настойчиво мне подсказывала пить медленно и долго, в то время как другой половине было абсолютно чуждо благоразумие. – А знаете, я тоже когда-то написал пьесу.

– «Отдать должное».

Нахмурившись, я кивнул, потрясенный его осведомленностью.

– Да вы и впрямь мой поклонник. Я, признаться, не думал, что меня еще кто-то читает.

– Читают, еще как читают!

– Да? И кто же?

Тут он растерянно умолк.

Улыбнувшись, я покачал головой и дружески обнял его за плечи.

– Да это и не важно. Мне достаточно, что вы меня читаете. Что вы знаете пьесу «Отдать должное».

Мне действительно было очень приятно осознавать, что меня воспринимают так серьезно. Я ведь уже почти забыл, что такое почет и слава. И сейчас мне даже стало немного легче. Хотя, возможно, просто сказывался выпитый алкоголь. Но, в любом случае, я почувствовал себя веселее и, подняв стакан, сказал:

– Даже моя жена, скорее всего, не знает пьесу «Отдать должное».

Он снова посмотрел на свое пиво, вспомнил, что ему вроде бы тоже полагается пить, поэтому взял стакан в руки так, словно это была кружка с горячим какао, и сделал маленький глоточек. Он знал о моих книгах, поэтому наверняка знал и о Клотильде. О Клотильде знали все. Я даже пожалел, что привез ее сюда в свое время.

Я потеребил его за плечо и похлопал по спине.

– Но вы продолжайте. Расскажите мне о своих планах. Новую пьесу собираетесь написать?

Он сразу оживился.

– Да, я работаю сейчас над одной вещью. На самом деле, это пока всего лишь задумка.

– А вот вы сказали, что знаете мою пьесу «Отдать должное». Ну и что вы о ней думаете? Понравилась она вам?

– Конечно. Это великолепная пьеса, я прочел ее с огромным удовольствием. – Он внимательно заглянул мне в глаза, видимо, желая убедиться, не обидел ли меня, и поспешил прибавить: – Ну я не видел ее на сцене, только читал, однако уверен, что на сцене она тоже прекрасна. Я это хотел сказать.

– А ваша новая пьеса, о чем она будет?

Бармен поставил передо мной еще один стаканчик, рядом с недопитым. Как я понял, он принял меня за гуляку и транжиру. Ну и пусть, почему бы и нет? Спасибо Карлтону. Ну, или Ви – уж ей-то точно спасибо. Кивнув на Монтгомери, я сказал бармену:

– Его пиво тоже запиши на мой счет.

– Ой, мистер Розенкранц, благодарю, но разве я могу…

– Можете, можете. Мы же с вами отмечаем знакомство. Мое знакомство с моим единственным поклонником. – Я поднял свой стакан, а он свой. Мы чокнулись и выпили.

– Мистер Розенкранц, а можно мне взять у вас интервью?

– Давай как-нибудь в другой раз, приятель. Главный редактор твоей газеты все равно не согласится его опубликовать. К тому же ты вроде бы сказал, что освещаешь только городские новости.

Он пожал плечами.

– Так о чем будет твоя новая пьеса?

Он взял себе еще пива. Сейчас он держался уже гораздо более раскованно, потому что наконец-то захмелел. И вовремя, кстати, потому что меня, похоже, уже порядком развезло.

– Я назвал ее «Фурии мщения». Это история о фермерской семье. О матери троих детей, от которой сбежал муж, и вот однажды ее маленького сына переехал трактор, раздробив ему ногу. Мать повезла его в больницу, но там принимали других пациентов и не оказали помощи ее сыну. Она отвезла ребенка обратно домой, но рана на ноге у него загнила, и мальчик умер. Тогда женщина с двумя другими детьми вернулась в больницу и перерезала им горло прямо в приемном отделении. При этом она все время повторяла, что это ничем не отличается от того, как они поступили с ее первым ребенком.

– А такое на самом деле было?

– Ну, почти такое. До момента, где она убивает двух других своих детей. Тут я немного присочинил. Но один ребенок на самом деле умер.