Книга Верные, безумные, виновные, страница 30 – Лиана Мориарти

На известие о смерти Гарри Дакота отреагировала столь же пассивно, как теперь реагировала на все.

– Да не особенно, – безразлично произнесла Дакота. – Не так чтобы очень.

– Понятно. Мы плохо его знали, и он не был…

– Особо симпатичным, – закончила Дакота.

– Да, верно. Но есть что-то другое? То, о чем ты думаешь?

– Я ни о чем не думаю. Совершенно ни о чем. – Дакота говорила очень уверенно, и она никогда не лгала.

– Ты не волнуешься из-за того, что завтра мы идем в «Сейнт-Анастейша»? – спросила Тиффани.

– Нет.

– Наверное, будет интересно, – небрежно произнесла Тиффани.

Она чувствовала, что погружается в сон. Может быть, ничего и нет. Препубертатный возраст. Гормоны. Подрастает.

– Полежать мне с тобой, пока не уснешь? – спросила Тиффани.

– Как хочешь, – холодно ответила Дакота.

* * *

Мама крепко спала рядом с Дакотой. Она не храпела, но каждый раз при выдохе издавала носом протяжный тонкий свист.

Длинные пряди маминых волос задевали лицо Дакоты и щекотали ей нос. Одной своей ногой Тиффани придавила ногу Дакоты.

Сдерживая дыхание, Дакота осторожно высвободила ногу. Откинув одеяло, она встала на колени и, как Человек-паук, распласталась по стене спальни, а затем проскользнула вдоль стены до конца кровати. Это была маскировка. Она спасалась от захватчика. Да! Получилось! Она на цыпочках прошла по спальне, избегая фугасов в ковре.

Какая чепуха! Выбрось из головы эти глупые детские мысли, Дакота, когда в наше время происходят настоящие войны, и реальные беженцы пересекают океан в крошечных лодках, и реальные люди подрываются на минах. А ты не хотела бы наступить на мину? Она уселась на свой диванчик у окна, поджав ноги к груди, и попыталась проникнуться благодарностью к своему диванчику, но ничего не почувствовала. Вместо этого в голове у нее возник ужасно грубый стих: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена».

Дакота лишь недавно осознала, что мозг – ее личное пространство, куда допущена только она одна. Вчера она посмотрела на учительницу и выкрикнула в голове бранное слово. Ничего не произошло. Никто не узнал, что она сделала. И никогда не узнает.

Возможно, другие дети поняли это года в три, но для Дакоты это было откровением. Думая об этом, она представляла себя в круглой комнате – круглой, потому что голова у нее круглая, с двумя маленькими круглыми окошками, то есть глазами, и люди пытаются заглянуть внутрь, понять ее, глядя ей в глаза, но ничего не могут разглядеть. Вот как! Она там, в своей круглой комнате, сама по себе.

Она может сказать маме: «Мне нравится мой диванчик у окна» – и если она скажет это без излишнего энтузиазма, чтобы мама ничего не заподозрила, то мама поверит и никогда не узнает правду.

Так что, если Дакота сможет это сделать, если в голове у нее появятся злые, грубые мысли вроде: «Мой диванчик у окна мне не нужен ни хрена», тогда, возможно, и у взрослых возникнут шокирующие, грубые мысли, что, наверное, гораздо хуже, потому что им разрешается смотреть взрослые фильмы.

К примеру, мама может сказать: «Доброй ночи, Дакота, я люблю тебя, Дакота», но внутри круглой комнаты ее мозга реальное «я» думает: «Не могу поверить, что ты моя дочь, Дакота. Не могу поверить, что моя дочь способна сделать такое».

Вероятно, ее мать думала, что причина, по которой Дакота стала таким разочарованием, в том, что она «росла с деньгами». Хотя, как это ни странно, у нее фактически не было денег, исключая банковский счет на день рождения, средства с которого она не имела права снимать.

Мать Дакоты не «росла с деньгами», как и ее отец, но он не комплексовал на этот счет, просто любил тратить деньги.

Когда Тиффани была в возрасте Дакоты, она попала на вечеринку к богатой подружке и влюбилась в ее дом. Дом был как замок, говорила она. Она до сих пор могла описывать утомительные подробности интерьера этого дома. Ей особенно понравились диванчики у окон. Она помешалась на этих диванчиках. Они были верхом роскоши. Многие годы мама Дакоты мечтала о двухэтажном доме с мраморными ванными комнатами, эркерами и диванчиками у окон. То была специфически архитектурная мечта. Она даже делала эскизы. Так что, когда они с отцом обсуждали дом со строителями, то сказали: «Диванчики у окон, пожалуйста. Чем больше, тем лучше».

Забавно, что однажды Дакота сказала что-то тетушке Луизе, одной из старших сестер мамы, насчет того, что они росли в «бедной» семье, а тетя в ответ рассмеялась: «Мы не росли бедными, просто мы не были богатыми. У нас были праздники, были игрушки, мы прекрасно жили. Только твоя мама считала, что ее место не в этих пригородах, где обитают люди низшего сословия». Потом она рассказала об этом другим теткам, которые стали дразнить маму, но мама не обращала на это внимания, просто смеялась и говорила: «Да ради бога!», как будто она американка на телешоу.

Как бы то ни было, Дакота все еще пыталась полюбить и оценить свои диванчики у окон, но у нее не очень получалось.

Штора была задернута, и Дакота не хотела отодвигать ее, боясь разбудить маму, так что она натянула штору себе на голову.

На улице шел дождь, и она почти ничего не видела. Дом Гарри казался размытым призрачным силуэтом. Она подумала, что там бродит призрак Гарри, сердито ворча, пиная разные предметы и то и дело с отвращением отплевываясь. Люди, люди, почему вы так долго не могли найти мое тело? Вы дураки, что ли?

Она не радовалась его смерти, но и не печалилась. Не чувствовала ничего. Гарри не вызывал у нее никаких эмоций.

Сказав маме, что ни о чем не думает, она говорила правду. Она хотела, чтобы ее мозг был как чистый лист бумаги.

Единственное, что можно было занести на этот чистый лист, – школьные дела.

Ничего больше. Ни грустные мысли, ни счастливые мысли, ни пугающие мысли.

Хорошо, что она поступает в новую школу. У них хороший «академический статус». Она надеялась, что в школе ее мозг напичкают большим объемом фактов и там не останется места для мыслей о том, что она совершила. До этого она тревожилась о том, как поступит в новую школу, но теперь это не имело значения. Вспоминать свои прежние волнения по поводу новых друзей было все равно что вспоминать что-то из раннего детства, хотя барбекю состоялось в конце первого семестра.

Родители все еще любят ее, она в этом не сомневалась. Возможно, в душе они уже не очень сердятся.

Она вспомнила, как на следующий день после барбекю папа, стоя на заднем дворе, размахивал тем большим железным прутом, как бейсбольной битой. У него было багровое лицо, и это вселяло ужас. Потом он, не говоря ни слова, вошел в дом и встал под душ, а ее отец любит поболтать. Чтобы отец перестал говорить, должно было произойти нечто серьезное.

Но после этого мама и папа постепенно пришли в себя. Они слишком сильно любили ее и не могли не простить. Они знали, что она осознает всю чудовищность совершенного ею. Наказания быть не могло – настолько велика была провинность. Не какие-то детские шалости типа: «Никакого телевизора, пока не уберешься в комнате». По сути дела, Дакоту почти не наказывали. Другие дети каждый день совершали множество мелких проступков. Дакота долго накапливала их и совершила одну огромную провинность.