Онлайн книга «Малахитовая шкатулка»
Немец, понятно, не разумел этого разговору, а дедушко Мирон понял, – мастерам дело известно, с немцем игра на смекалку идет, а заводилом с нашей стороны поставлен Артюха Сергач. Дедушко еще подумал маленько. Перевел, видно, в голове, почему Артюху заводилом ставят. И то прикинул: мужик с причудой, а надежный, – говорит твердо: – Ладно. Приму деньги при двух свидетелях. А какой уговор будет? Артюха и спрашивает: – Знаешь наше ремесло? – Как, – отвечает, – не знать, коли в этом заводе век живу. Видал, как подносы выгибают да рисовку на них выводят либо картинки наклеивают, а потом в горячих банях ту поделку лаком кроют. А какого составу тот лак – это ведомо только мастерам. – Ну так вот, – говорит Артюха, – берусь я на глазах этого приезжего сварить лак, и может он мерой и весом записать cocтавы. A когда лак доспеет, берусь при этом же приезжем покрыть дюжину подносов, какие он выберет. И может он, коли пожелает и силы хватит, своей рукой ту работу попробовать. Коли после этого поделка окажется хорошей, отдашь деньги мне, коли что не выйдет – деньги обратно ему. Немец свое выговаривает: сварить лаку не меньше четвертной бутыли, до дела лак хранить за печатью, а остаток может немец взять с собой. Артюха на это согласен, одно оговорил: – Хранить за печатью в стеклянной посуде, чтоб отстой вовремя углядеть. Столковались на этом. Дедушко Мирон тогда и говорит немецкому Двоефеде: – Тащи деньги. Зови своих свидетелей. Надо при них уговор сказать, чтоб потом пустых разговоров не вышло. Сбегал немец за деньгами, привел двух своих знакомцев. Артюха вдругорядь сказал уговор, а немец свое выставляет да еще то выряжает, чтоб дюжину подносов, кои при пробе выйдут, ему получить бесплатно. Артюха усмехнулся и промолвил: – Тринадцатый на придачу получишь! Немец после этого поежился, похинькал, что денег много выкладывать надо, да дедушко Мирон заворчал: – Коли денег жалко, на что тогда людей беспокоишь. Не от безделья мне с тобой балясничать! Либо отдавай деньги, либо ступай домой!.. Отдал тогда немец деньги, а Сергач и говорит: – С утра приходи, – лак варить буду. На другой день немец прибежал с весами да какими-то трубочками и четвертную бутыль приволок. Артюха, конечно, стал лак варить из тех сортов, про кои проезжему немецкому барину сказывалось. Короткопалый Двоефедя, видать, сомневается, а сперва молчал. Ну, как стал Артюха горстями сажу подкидывать, не утерпел, проговорился: – Черный лак из этого выйдет! Артюха прицепился к этому слову: – Ты как узнал? Видно, сам варить пробовал? Немец отговаривается: по книжкам, дескать, составы знаю, а самому варить не доводилось. Артюха свое твердит: – А я вижу – сам варил! Немец тут строгость на себя напустил: – Что, дескать, за шутки такие! Собрались по делу, а не для пустых разговоров! Под эти перекоры лак и сварился. Снял Артюха с огня казанок, а как он чуть поостудился, немец всю варю слил в четвертину и наладился домой тащить, да Артюха не допустил. – Припечатывать, – говорит, – припечатывай, а место лаку в моей малухе должно быть. Немец тут давай улещать Артюху. То да се насказывает, а в конце концов говорит: – По какой причине мне не веришь? – А по той, – отвечает, – причине, коя у тебя на ладошке обозначена. Немцу это вроде не по губе пришлось. Сразу ладонь книзу и говорит: – Это делу не касательно. Только Артюха не сдает. – Человечья рука, – говорит, – ко всякому касательна. По руке о делах дознаться можно. Короткопалый тут вовсе осердился, запыхтел, зафыркал, припечатал бутыль своей немецкой печатью и погрозил: – Перед делом при свидетелях печать огляжу! – Это, – отвечает Артюха, – как тебе угодно. Хоть всех своих знакомцев зови. С тем и разошлись. Немец, понятно, каждый день наведывался, – не пора ли? Только Артюха одно говорил: рано. Мастера тоже приходили лак поглядеть. Поглядят, ухмыльнутся и уйдут. Дней так через пяток, как в бутыли отстой обозначаться стал, объявил: можно лакировать. На другой день немец свидетелей привел, и дедушко Мирон тоже пришел. Оглядел печать, подносы немец выбрал, в бане тоже все досмотрели, нет ли какой фальши. Дедушко Мирон для верности спросил немца, дескать, все ли в порядке? Немец сперва зафинтил, – может, что не доглядели, а дедушко ему навстречу: – А ты догляди! Не торопим. Немец потоптался-потоптался, признал: – Фальши не замечаю, а только сильно тут жарко. При работе надо двери отворить. Артюха на это замялся и говорит: – Жар еще весь впереди, как на каменку поддавать буду. Дедушко Мирон и те, другие-то, свидетели, даром что из торгашей, это же сказали: – Всем, дескать, известно, что лак наводят по баням в самом горячем пару, – как только может человек выдюжить. На этом разговор кончился. Ушли свидетели и дедушко Мирон с ними. Остался Артюха один на один с немецким Двоефедей и говорит: – Давай разболокаться станем. Без этого на нашей работе не вытерпеть. И тебе надежнее, что ничего с собой не пронесу. А сам посмеивается да бороду поглаживает. Баня, и верно, вовсе жарко натоплена была. Дров для такого случаю Артюха не пожалел, на натурность свою понадеялся. Немец еще в предбаннике раскис, в баню зашел – вовсе туго стало, а как стал Артюха полной шайкой на каменку плескать, немец на пол лег и слова вымолвить не может, только кряхтит да керкает. Артюха кричит: – Полезай на полок! Там, поди-ко, у нас все наготовлено. А куда немец полезет, коли к полу еле жив прижался, головы поднять не может. Артюха на что привычен, и то чует – перехватил малость. Усилился все-таки, забрался на полок и давай там подносы перебирать, а сам покрикивает: – Вот гляди! Лаком плесну, кисточкой размахну – и готов поднос. Понял? Немец ползет поближе к дверям да бормочет: – Ох, понял. Артюха, конечно, живо перебрал подносы, соскочил на пол и давай окачиваться холодной водой. Баня, известно, не вовсе раздольное место: брызги на немца летят. Поросенком завизжал и выскочил из бани. Следом Артюха выбежал, баню на замок запер и говорит: – Шесть часов для просушки. Немец, как отдышался, припечатал двери своей печатью. Как время пришло, опять при дедушке Мироне и обоих свидетелях стал Артюха поделку сдавать. Все, конечно, оказалось в полной исправности, и лаку издержано самая малость. Дедушко Мирон тогда и говорит: |