Книга Любовные игры по интернету, страница 27 – Елена Логунова

– Одну бабку! – объяснила я. – Старуху по имени Татьяна.

– Старуху?! Оригиналы, однако! – заметил Вадик, озадаченно посмотрев в голубую даль, куда умчались похитители на джипе.

– Ты в порядке, идти сможешь? – спросила я Ирку, помогая ей подняться.

– Идти-то я смогу, а посмотреть в глаза Лазарчуку – нет! – с надрывом произнесла моя подруга. – Что я ему скажу, когда он спросит меня, где Татьяна?

– Скажи ему… – Я рассеянно повела задумчивым взором по щетинистому от крестов и надгробий горизонту и вдруг увидела сутулую фигуру, улепетывающую по параллельной дорожке с нашей видеокамерой на плече. – Ах ты, гад!

– Думаешь, этого будет достаточно – обозвать Серегу гадом? – недоверчиво переспросила Ирка.

– Вадька, ты посмотри, там какая-то зараза наше казенное оборудование тырит! – Не ответив подруге, я толкнула локтем некстати замечтавшегося напарника.

– Ах ты, гад! – втрое громче моего взревел Вадик, гигантскими прыжками бросаясь наперерез грабителю. – А ну, брось камеру!

– Бросать не надо! – крикнула я ему в спину. – Разобьется же! Догони мерзавца и отними добро потихоньку!

– И дай ему в глаз! – злобно посоветовала Ирка, машинально потрогав свой фингал.

Бабушка Марфа Петровна, любовно полирующая мягкой тряпочкой мраморное надгробье пращуров, услышала вопли и приближающийся топот, но разогнуться не успела, и Вадик могучим прыжком перемахнул через ее согбенную спину. Бабка тихо ахнула и села на мокрый камень. Лихой скакун в воздухе сделал пируэт, уклоняясь от столкновения со столбом беседки, однако все-таки зацепил его плечом. Навес задрожал, ведерко с известью сорвалось с гвоздика и полетело вниз, окатив Вадика густой белой жижей. Сквозь известковые пузыри он выплюнул ругательство, шокировавшее кроткую Марфу Петровну, но скорости не сбавил и полетел дальше, пятная траву-мураву белыми кляксами.

– Марфинька, что это было? – кротко моргая, спросил супругу Иван Лукич, крепко вцепившийся подагрическими пальцами в край вибрирующего навеса.

– А хрен его знает! – неприлично выдохнула тихая бабушка, шокировав дедушку.

– По-моему, все прошло просто прекрасно! – довольным голосом сказала коллеге сотрудница Департамента культуры Анна Николаевна Булченко, оглядев холмик свежей земли, полностью скрывшийся под цветами и венками. – Я бы сказала, образцово-показательное мероприятие получилось! Уверена, средства массовой информации представят его в лучшем виде!

Она со значением посмотрела на проходившую мимо девушку с микрофоном, и та улыбнулась и кивнула, безоговорочно соглашаясь со сказанным. Зато какая-то тетка самого простецкого вида, поправив под подбородком узел ситцевого платка, сердито сказала:

– Ни к чему тут это ваше телевидение! Наставляют на всех свою пушку, усопшему прямо в лицо лезут, даже после смерти бедному покоя не дают! Гнать их с кладбища надо, антихристов!

Анна Николаевна округлила глаза, фыркнула и открыла рот, чтобы отчихвостить некультурную женщину как подобает, но тут в отступающей от могилы толпе раздались охи и вздохи, и все взгляды устремились в одну сторону.

По кладбищенской аллее неподобающе быстро бежал бомж Борик, приседая под тяжестью профессиональной видеокамеры. За ним большими прыжками неслась непонятная белая фигура – то ли мумия в белых пеленах, то ли зомби в саване.

Не обращая внимания на происходящее, поэт-песенник Егор Фомич Зарывайло, более известный как Георгий Кладезев, в глубокой задумчивости шествовал от места упокоения Семена Петровича Скоробогатикова и перебирал в уме все возможные синонимы к слову «могила». Похороны композитора вдохновили поэта, Егор Фомич ощущал непреодолимую потребность разродиться поэтическим реквиемом и озвучить его уже на поминках. Как образец, в голове у него крутились бессмертные лермонтовские строки, посвященные Пушкину: «Погиб поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой…»

– Погиб композитор… Нет, лучше певец! – бормотал он. – Погиб певец и лег в могилу! Он лег в могилу и лежит!

Поэт Зарывайло остановился, задумчиво оттопырил нижнюю губу, подумал немного и вынужденно признал, что размер спонтанно родившегося у него двустишия безупречен, но зато образный ряд блистает своим отсутствием.

– Смолкли струны… – забормотал Егор Фомич. – Стихли звуки… Погас светоч… Да, светоч – это хорошо!

Он откашлялся и негромко, чтобы не привлекать к себе внимания, но с чувством провозгласил:

– Потухший светоч в… Собственно, где? – снова нервно зашептал поэт. – В могиле. В земле сырой. В последнем приюте.

Зарывайло похлопал себя по брылам, словно он был запасливым хомяком, хранящим пищу за щеками, а добрая рифма – этой самой пищей.

В этот самый момент над погостом пронесся гневный рев:

– Камеру верни! Верни камеру!

Ветер относил звук в сторону, и до слуха ошеломленных свидетелей вопли доносились в искаженном виде.

– Что это значит – «Вернись в камеру»? – с глубоким недоумением вопросила степенная департаментская дама Анна Николаевна, остановившись бок о бок с притормозившим поэтом-песенником.

– В могилу, наверное! – боязливым шепотом ответила ее коллега. – В одиночное, так сказать, заключение!

Тетка в платочке встрепенулась и с нескрываемым злорадством сказала:

– А я говорила, негоже беспокоить покойников! Вот, пожалуйста, любуйтесь, что получается!

Бомж Борик, которому в высшей степени обеспокоенный «покойник» Вадик уже наступал на пятки, резко свернул, и колоритная парочка унеслась в сторону, скрывшись с глаз публики за мраморным порталом какого-то склепа.

– Могила – камера? – чуткий Егор Фомич воспользовался подсказкой. – Камера, узилище, темница… Угас певец, как яркий светоч! Навек в темницу заточен!

– Что значит «угас»? – мимоходом раскритиковала поэта департаментская дама. – Скоробогатикова скорый поезд задавил, чтоб вы знали! Я считаю, что гибель под колесами паровоза трудно назвать угасанием!

Зарывайло посмотрел на нее незрячими глазами и без задержки выдал поправленные строки:

– Огонь задул свирепый ветер! В темницу брошен яркий светоч!

– Уже лучше, – одобрительно сказала Анна Николаевна.

Она взяла коллегу под ручку и прошествовала к служебному автомобилю, брезгливо обойдя другую женскую пару, состоящую из шустрой дамочки в джинсиках и легкомысленной зеленой кофточки и могучей тетки в черном, которая выглядела бы вполне прилично и даже внушительно, если бы ее физиономию не украшал большой фиолетовый фингал.

– Ты сможешь вести машину? – спросила я Ирку, препроводив ее в «шестерку». – Я бы поехала с тобой, но мне нужно Вадика найти и убедиться, что с камерой все в порядке.

– У меня только глаз подбит, а руки-ноги целы, – напомнила подружка. Она вызывающе шмыгнула носом, побарабанила пальцами по рулю и уже не столь задиристо спросила: – Кто будет Лазарчуку звонить, ты или я?