Онлайн книга «Эта страна»
|
За стеной начался разговор на повышенных тонах. – Это твоему чёрту пришпилили хвостик на гвоздик. – Я только сейчас понял, что это такое, грязные деньги, – сказал Саша. – Точнее говоря, ощутил. Это не метафора. Ты меня понимаешь? – Тебе так кажется, потому что ты знаешь, откуда они. – Ничего подобного. – Все деньги грязные, Саша. Даже те, которые прямо от печатного станка. – …Как ты думаешь, зачем Казаров это сделал? – Зачем? Низачем. Он просто вор. Только ты мог спросить, зачем человек берёт два миллиона долларов, если у него появляется такая возможность. – Нет, он не вор. У него наверняка был какой-то план. – Сумма способствует разгулу фантазии. – И, по-моему, он не очень хочет революции. Ты о нём узнавал? – Нет, зачем. Мне он не мешает. «Ты всегда говоришь нет, зачем, а потом оказывается, что да, первым делом». – Он брал не для себя, а для какого-то дела. – Конечно. Василию Ивановичу на колхозное строительство. Прекрати об этом думать. За стеной стали кричать и ронять мебель. Саша опять оказался у окна. – Как быстро вызвали полицию. Полковник тоже подошёл и глянул: полиция в форме, полиция в штатском, белый фургон областного телевидения. – Этих, похоже, прислали, а не вызвали. – Он посмотрел на Сашу. Саша побледнел. – Я тебя не подставлял. – И ещё ты должен добавить: «поверь мне». – Мне было важно сказать. Как и что ты услышал – уже твоя проблема. – Справедливо. – …Я не могу прекратить об этом думать. – О чём? – Я так старался. Хотел помочь. Чтобы они ассимилировались. Поверили нам. Нашли своё место. Я на них смотрел… ну, как на полубогов, наверное. В древнегреческом смысле. И что под конец? Вацлав меня использует как стукача, а Казаров – как камеру хранения. Каждый второй или обманывает, или не считает за человека. Они мне чужие. Я им чужой. Я не понимаю этих людей. Хорошо хоть собственных родственников не стал искать. – Не нужно очаровываться с непринуждённостью восьмиклассницы. Тогда и разочарований будет меньше. Шаги по коридору определённо топотали в их сторону, но тут за стеной раздался уже нечеловеческий вопль ярости и страдания, соседская дверь распахнулась, прошелестело сдавленное «помогите» и полиция в форме и штатском была вынуждена… распахнутая дверь, свидетель, возможно, бросился прямо под ноги… была вынуждена хотя бы заглянуть. – Что я скажу Ивану Кирилловичу? – Что случайное стечение обстоятельств сделало тебя игрушкой в чужих руках. – Не думаю, что он поверит. – Правда, Саша, как Господь Бог – не нуждается в том, чтобы в неё верили или не верили. Она просто есть, и всё. – … – Что ты так на меня вытаращился? В конце концов всё приходит к вопросу о добре и зле. – Ну, знаешь, Олег… Ну, знаешь… – Да? И почему бы мне не интересоваться такими вещами? – …И к каким выводам ты пришёл? – Человек – это не сражающаяся сторона. Это поле битвы. Его вытопчут вне зависимости от того, кто победит. Они продолжили смотреть в окно. Когда появились носилки с раненым и фон Плау в наручниках, среди встречающих произошла заминка. «Не снимать!» – кричали одни. «Снимай, снимай скорее!» – другие. Уже понимая, что встретили не того, журналисты отважно делали, что умели – хотя и не то, ради чего их сюда привезли. – Вот она, теория хаоса в действии. И всё, как всегда, закончится плохо для всех. – И тебе всё равно? – Я бы переживал, если бы закончилось плохо только для меня. А ты понял, к кому они шли? Ни черта ты не понял. Саша смотрит в окно на золотой крест и зелёный купол церковки. – …Может, в церковь сходить? – Я у Бога ничего не просил, – говорит полковник Татев. – Даже прощения. Сюжет о том, как один воскрешённый покушался убить другого, не пошёл в эфир, но стал широко известен. Задержанный в областном СИЗО, раненый в городской больнице и свидетель с гипертоническим кризом упорно молчали. Это дело явно старались замять, и в конце концов, обрастая леденящими и полностью выдуманными подробностями, оно всех заинтересовало. Никому не ведомые фигуранты превратились в фигуры, а ничем не примечательный городишко – в место приложения сил. Придя навестить Посошкова, Саша Энгельгардт первым делом увидел свёрнутую местную газетку на столике у кровати. В кармане у Саши лежала точно такая же, и очередной фельетон Р. Сыщика источал сквозь карман свой медленный яд. Речь опять шла о провокаторе, но на этот раз акценты были расставлены по-другому. Провокатор оказывался агентом госдепартамента, и это не был тот унылый, беспомощный, вечно садящийся в лужу из-за своей некомпетентности госдеп, который возникает обычно на федеральном экране, но клыкастое и очень рукастое зло, прекрасно осведомлённое о своих возможностях и дьявольски умело ими пользующееся, дворец и угодья сатаны. Далее, у агента зла появились подручные, в одном из которых угадывалась Марья Петровна – но инфернальная, раздираемая похотью и ненавистью к порядку Марья Петровна – и кто-то из воскрешённых. (Здесь Саша понял не все намёки и выпады. Это мог быть Кошкин. И это мог быть Вацлав.) Адская эта троица с рёвом и топотом неслась по тихим филькинским улицам, уже не скрывая ни лиц, ни планов. Лицо Ивана Кирилловича Посошкова стало замкнутым, враждебным. – Вы не могли в это поверить, – пробормотал Саша. – Видите ли, дорогой, вопрос о том, чему вы склонны верить, – это главным образом вопрос о качестве вашей собственной души. Хорошо верить хорошему, даже если оно неправда, и дурно верить дурному. А хуже всего – верить плохо солганному. – …Вы предлагаете солгать как-нибудь получше? – Я никому никогда не предлагал лгать. Саша вздохнул и извинился. – Утомительно не то, что люди лгут, а то, что они не запоминают собственную ложь. Это уже было обвинением; было произнесено как обвинение, и другой потребовал бы прямых объяснений. Однако не странно ли требовать объяснений с той точки, до которой доцент Энгельгардт уже дошёл? – Я слышал, Вацлаву сделали операцию. Он поправится. – Очень на это надеюсь. – …Что там произошло? – У вас есть какие-то полномочия меня допрашивать, Александр Михайлович? – Нет. Зачем вы так. Это не допрос. – … – Я хотел вам кое-что объяснить. Про Вацлава. |