Книга Мисс Черити, страница 6 – Мари-Од Мюрай

Если так, то мисс Финч была весьма невзрачной особой. Худенькая, в черном сиротском платье, мадемуазель Бланш Легро выглядела лет на пятнадцать, хотя ей было уже двадцать два. Пепельно-русые волосы, острый носик и маленькие сухие ручки напомнили мне Мисс Тютю.

Моя застенчивость помешала мне воспротивиться. Считая ступеньки, я гадала, что будет, когда гувернантка увидит, кто живет у меня в детской. А там — мои старые друзья еж Джек, черная крыса Джулиус и жаба Дорогуша Номер Два. И новые увлечения: цыплята Цыпа и Дрипа, мыши Дентия и Физия и развеселая одноногая сойка Клювохлоп. В проходной комнатке перед детской мадемуазель вздрогнула, не сразу заметив сидевшую с шитьем Табиту. Няня поднялась.

И поклонилась гувернантке. Лицо Табиты сияло злорадством. Она предвкушала, как сдадут нервы у миниатюрной француженки при виде черного Джулиуса. На мгновение мадемуазель Легро замерла на пороге детской — вероятно, из-за запаха. Первыми, кого она увидела, были Цыпа и Дрипа, пищавшие от ужаса за решеткой клетки, по которой в поисках входа карабкалась черная крыса. Я хлопнула в ладоши, чтобы отпугнуть Джулиуса. Мадемуазель Бланш побелела как простыня. Но она все-таки пересилила себя и шагнула в комнату, изо всех сил избегая смотреть на скелетик сони, подвешенный на проволоке, и на свернувшегося в клубок Джека.

Голос ее дрожал, в глазах застыли слезы. Только необходимость зарабатывать на жизнь удержала ее от того, чтобы пуститься наутек.

На следующий день мы с мадемуазель приступили к французскому языку. «Bonjour, comment allez-vous? Mon nom est Charity Tiddler» ^[2]. Я быстро, без усилий все схватывала, но мне было неинтересно. Я не понимала, зачем надо учиться говорить, что зовут меня так-то, а лет мне столько-то, — не важно, по-французски или по-китайски. Количество щетинок у гусеницы шелкопряда или анатомия лягушачьей лапки занимали меня куда более.

Уроки фортепиано нагоняли сон. В моей игре было не больше души, чем в механической музыкальной шкатулке. Танцы и вовсе казались мне сущим кошмаром: я была ребенком подвижным, но без малейшей грациозности. Через два месяца у мадемуазель Легро опустились руки. Все было бы хорошо, родись я мальчиком, но девочкой я была безнадежной.

Я безропотно соглашалась на всё. Слово «акварель» было для меня пустым звуком. Но когда она разложила передо мной кисточки из хвоста куницы, китайскую тушь, фарфоровую палитру и открыла коробку с красками, где лежали яркие кирпичики золотисто-желтого, алого, берлинской лазури, изумрудного зеленого, у меня перехватило дыхание. Ничего подобного я раньше не видела.

Мадемуазель начала урок с поисков натуры и выбрала вазу с букетом роз. Она опустила кисточку в чистую воду.

Она вздохнула так, будто знала, что я не наделена ни тем, ни другим. Но я с живейшим интересом слушала ее пояснения и следила за каждым движением. Мазок за мазком на белой бумаге оживал розовый букет.

Меня охватило невыразимое воодушевление.

Тогда я впервые услышала, как мадемуазель Легро смеется.

Казалось, мое простодушие позабавило мадемуазель Легро. Она объяснила мне, что ежи впадают (дальше по слогам) в ги-бер-на-ци-ю, но в мае ги-бер-на-ци-я невозможна.

Я покраснела, выдав себя. Мадемуазель Легро положила, свою миниатюрную ладошку мне на плечо.

Это явно было какое-то ласковое обращение. Но раньше меня никто так не называл, поэтому я не знала, как реагировать.

Так между нами впервые установилось полное взаимопонимание. Мы поднялись на четвертый этаж, и мадемуазель Легро, к великому неудовольствию Табиты, зашла со мной в детскую.

При виде бедолаги Клювохлопа, одноногой сойки, она растрогалась. Он неловко подпрыгивал, взмахивая крыльями, чтобы удержать равновесие. Ему это плохо удавалось, он падал и принимался гневно стучать клювом по прутьям клетки. Чтобы развлечь мадемуазель Легро, я запустила мышек Дентию и Физию в кукольный домик, где они принялись сновать вверх-вниз по лестнице с весьма деловым видом. Птенцы Цыпа и Дрипа уже выросли в куриц, которых в самом неотдаленном будущем ждала кастрюля с кипятком.