Книга Я подарю тебе солнце, страница 42 – Дженди Нельсон

Меня переполняет радость.

– Правда, не знаю, в счет ли, если сделать это нарочно.

– Конечно в счет, – отвечает Гильермо, вытряхивая из мятой пачки, которую он оставил на столе рядом с очередным блокнотом, сигарету. Затем откидывается на спинку, прикуривает, глубоко затягивается. В воздухе между нами клубится дым. Он снова принимается меня осматривать. – Хочу, чтобы ты знала, что на улице я тебя услышал. Вот об этом. – Он кладет руку на грудь. – Ты была честная со мной, и я буду честный с тобой. – Гильермо смотрит мне в глаза, и у меня кружится голова. – Когда ты приходила до этого, я был не в форме. Со мной такое иногда случается… И я помню, что прогнал тебя. Что я еще говорил – не помню. Я многое забыл… за всю ту неделю… – Он машет сигаретой. – Но я скажу, что у меня есть причина, почему я больше не преподаю. Во мне просто нет этого, того, что тебе надо. Просто-напросто нет. – Он затягивается и выпускает много серого дыма в сторону гигантов. – Я, как они. Каждый день думаю, что это происходит, что я наконец превращаюсь в камень, с которым работаю.

– И я тоже, – вырывается у меня. – И я каменная. Я как раз об этом на днях думала. И мне кажется, что эта болезнь у всей моей семьи. Фибродисплазия называется…

– Нет-нет-нет, ты не каменная, – перебивает он. – Такой болезни у тебя нет. И вообще никакой болезни. – Гильермо нежно касается моей щеки своим мозолистым пальцем и не убирает. – Поверь мне, – продолжает он. – Если кто-то в этом и разбирается, так это я.

Глаза у него стали очень мягкими. И я могу в них купаться.

У меня вдруг внутри стало так тихо.

Я киваю, он улыбается и убирает руку. Я кладу на это место свою ладонь, не понимая, что происходит. Почему мое единственное желание теперь – чтобы он снова коснулся моей щеки. Еще раз. И чтобы сказал, что у меня все хорошо, и еще, и еще, пока это не станет правдой.

Гильермо тушит сигарету:

– А я вот другое дело. Я уже несколько лет не преподаю. И не буду. Наверное, никогда, так что…

Ой. Я обхватываю себя руками. Я страшно ошиблась. Когда Гильермо пригласил меня выпить кофе, я думала, он согласился.

Что он мне поможет. Мне начинает казаться, что легкие отказывают.

– Теперь я хочу лишь работать. – На его лицо легла тень. – Больше во мне ничего нет. Это все, что я могу, чтобы… – Он не заканчивает, просто смотрит на своих гигантов. – Я хочу думать и переживать только за них, понимаешь? И всё. – Голос его стал серым, как свинец.

Я опустила взгляд на руки, внутри копится разочарование – черное, густое, лишенное надежды.

– Я так понимаю, – продолжает он, – что ты учишься в ШИКе, судя по тому, что ты упомянула Сэнди, так? – Я киваю. – У них же кто-то есть? Какой-то Иван, он же сможет помочь тебе с работой?

– Он в Италии, – говорю я, и голос меня подводит. Нет. Как такое может быть? Только не сейчас, пожалуйста. Впервые за два года у меня по щекам побежали слезы. Я поспешно вытираю их, а потом снова и снова. – Ясно, – говорю я и встаю. – Правда. Все нормально. Это была глупая затея. Спасибо за кофе. – Надо валить. И перестать рыдать. Внутри нарастает такой страшный и мощный всхлип, что он все мои птичьи кости переломает. Джудмагеддон. Я покрепче сжимаю ребра руками и на дрожащих ногах заставляю себя пройти через залитую солнцем студию, через почтовую комнату, а потом и по темному затхлому коридору, от такого контраста я совершенно ничего не вижу, и тут меня останавливает его баритон.

– Тебе настолько надо сделать эту скульптуру, что ты вот так вот плачешь?

Я поворачиваюсь. Он стоит у стены возле картины с поцелуем, скрестив на груди руки.

– Да, – выдыхаю я, а потом говорю спокойнее, – да. – Он готов передумать? Всхлип начинает отступать.

Скульптор поглаживает подбородок. Его лицо смягчается.

– Тебе настолько надо изваять эту скульптуру, что ты готова рисковать жизнью, находясь в одном помещении с этой кошкой, разносчицей смертельных болезней?

– Да, однозначно. Прошу вас.

– И ты уверена, что готова отдать теплое и влажное дыхание глины за холодную и не знающую прощения вечность камня?

– Уверена. – Что бы это ни значило.

– Приходи завтра после обеда. Неси портфолио и альбом. И скажи своему брату отдать уже обратно солнце, деревья, звезды, всё. По-моему, тебе это нужно.

– Вы согласились?

– Да. Хотя не знаю почему.

Я уже готова прыгнуть через комнату и обнять его.

– О, нет. – Он покачивает пальцем. – Не надо такого довольного вида. Я заранее предупреждаю. Все ученики меня презирают.

Я закрываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной, не понимая, что со мной там произошло. Я дезориентирована, как будто посмотрела фильм или только что проснулась ото сна. Я снова и снова благодарю чудесного каменного ангела, который у него там стоит и который исполнил мое желание. Есть проблема с портфолио: у меня все битое. И проблема с альбомом: я не умею делать наброски. В прошлом году за рисование с натуры у меня была тройка. На этом у нас Ноа специализируется.

Но неважно. Он согласился.

Я кручу головой, осматриваю улицу, она широкая, на ней растут ряды деревьев и стоят развалюхи Викторианской эпохи, где живут ребята из колледжа, а также склады, несколько офисных зданий и та самая церковь. Я впитываю костями первое за этот год солнце, и тут раздается визг мотоцикла. Я смотрю на водителя, он довольный, на адреналине, разворачивается бумерангом под таким углом, что его байк проскребает по асфальту. Блин, не в обиду будет сказано, но какой безрассудный идиот, а!

Ивел Книвел с таким же визгом останавливается метрах в четырех от меня.

А.

Ну конечно.

К тому же в солнечных очках. Кто-нибудь, вызовите вертолет для срочной эвакуации.

– Ну привет, – начинает он. – Возвращение падшего ангела.

Он даже не говорит, он как будто поет, слова летят в воздух, словно птички. Почему плохие англичане кажутся умнее всех остальных? Как будто им за простое приветствие надо Нобелевку выдавать.

Я застегиваю молнию на толстовке до самого верха.

Но все равно устранить его из поля зрения не могу.

Он конечно безрассудный идиот, да, но, блин, он так отлично выглядит на байке в этот солнечный зимний день! Таким вообще нельзя разрешать ездить на мотоциклах. Пусть прыгают всюду на «кузнечике» или, того лучше, на надувном мяче. Помимо этого, всем красавчикам надо запретить одновременно говорить с английским акцентом и ездить на мотоцикле.

Уж не говоря про кожаные куртки и крутые очки. Нет, красавчики обязаны носить дурацкие пижамы.

Да, да, бойкот, бойкот.

Но в этот раз я хочу что-нибудь сказать, чтобы он не думал, что я немая.