Книга Бункер. Смена, страница 37 – Хью Хауи

— Люди хотят чувствовать себя в безопасности. Им хочется знать, что, если произойдет худшее, у них будет кто-то — или что-то — для подстраховки.

Анна снова прижалась к его руке. И точно не случайно. Дональд непроизвольно отпрянул и понял, что она тоже это заметила.

— Вообще-то я надеялся на экскурсию по одному из других бункеров, — сменил он тему. — Было бы интересно взглянуть, что придумали остальные команды. Но, очевидно, у меня нет нужного допуска.

Анна рассмеялась:

— Я тоже пыталась. Страшно хочется взглянуть на работу конкурентов. Но я могу понять такую скрытность. Здесь слишком много глаз.

Она еще раз прижалась к нему, не обращая внимания на то, что он отодвинулся.

— Ты разве этого не чувствуешь? — спросила она. — Как будто над этим местом висит огромный любопытный глаз? Можешь поставить что угодно на то, что даже при всех этих заборах и стенах весь мир сейчас следит за тем, что здесь происходит.

Дональд кивнул. Он понимал, что она говорит не о партийном съезде, а о том, как этот комплекс будет использоваться потом.

— Слушай, похоже, мне надо вернуться вниз.

Он проследил за ее взглядом и увидел поднимающегося на холм сенатора Турмана. От дождя его укрывал большой черный зонт, какими пользуются на полях для гольфа. Сенатор как никто другой выглядел невосприимчивым к раскисшей почве и грязи — подобно тому как он словно не замечал течение времени.

Анна сжала руку Дональда.

— Еще раз поздравляю. Было приятно работать с тобой над этим проектом.

— И я тебя тоже. Из нас получилась хорошая команда.

Она улыбнулась. Ему даже на секунду показалось, что она сейчас чмокнет его в щеку. В ту минуту это смотрелось бы естественно. Но момент наступил и пролетел. Анна вышла из-под защиты зонтика и направилась к сенатору.

Турман поднял зонт, поцеловал дочь в щеку и некоторое время смотрел, как она спускается по склону холма. Затем поднялся к Дональду.

Они молча постояли рядом. С их зонтиков с приглушенным стуком стекали дождевые капли.

— Сэр, — произнес наконец Дональд.

Рядом с сенатором он ощутил некое новое спокойствие. Последние две недели прошли для Дональда как в летнем лагере, где пребывание рядом с одними и теми же людьми почти круглые сутки рождало такие дружеские отношения и близость, с какими никогда не сравнятся чувства, возникающие при обычном знакомстве. Есть в принудительном ограничении свободы нечто такое, что сплачивает людей. Сильнее очевидных, физических связей.

— Проклятый дождь, — отозвался Турман.

— Нельзя контролировать все.

Сенатор хмыкнул, вроде бы не соглашаясь.

— Элен пока не приехала?

— Нет, сэр. — Дональд сунул руку в карман и нащупал телефон. — Скоро еще раз отправлю ей сообщение. Даже не знаю, дошли ли до нее мои эсэмэски — сеть совершенно перегружена. Но точно могу сказать, что еще никогда столько людей не собиралось в этой части округа.

— Что ж, сегодня будет беспрецедентный день. Подобного не было никогда.

— И в этом основная заслуга ваша, сэр. И не только в том, что комплекс построен, но и в том, что вы решили не участвовать в выборах. В нынешнем году страна могла бы стать вашей.

Сенатор рассмеялся:

— И не только в этом, Донни. Но я научился устремлять взгляд выше и дальше.

Дональд снова задрожал. Он не мог припомнить, когда сенатор в последний раз называл его Донни. Кажется, во время первой встречи в его офисе, более двух лет назад. Сенатор выглядел необычно напряженным.

— Когда приедет Элен, спустись в палатку штата и отыщи меня, хорошо?

Дональд вытащил телефон и взглянул на время.

— Вы ведь знаете, что через час я должен быть в палатке Теннесси?

— Планы изменились. Я хочу, чтобы ты оставался рядом с домом. Мик прикроет тебя там, а это значит, что ты нужен мне рядом.

— Вы уверены? У меня была назначена встреча с…

— Я в курсе. Так будет лучше, поверь. Я хочу, чтобы вы с Элен находились со мной возле сцены Джорджии. И, знаешь…

Сенатор повернулся к нему. Дональд оторвал взгляд от последних прибывших автобусов. Дождь слегка усилился.

— Ты внес в этот день гораздо больший вклад, чем тебе известно, — сказал Турман.

— Сэр?

— Сегодня мир изменится, Донни.

Дональд задумался, не пропустил ли сенатор очередные нанопроцедуры. Зрачки у него были чуть расширенными, а взгляд устремлен куда-то вдаль. Казалось, он постарел.

— Я не совсем понял…

— Поймешь. Да, и гость-сюрприз уже едет. Она окажется здесь с минуты на минуту. — Он улыбнулся. — Государственный гимн будут исполнять в полдень. Потом над нами пролетят самолеты сто сорок первой эскадрильи. И я хочу, чтобы ты был рядом, когда это будет происходить.

— Да, сэр, — сказал он, дрожа от холода.

Сенатор ушел. Повернувшись спиной к сцене, Дональд обшаривал взглядом последние автобусы и гадал, куда, черт побери, запропастилась Элен.

22

2110 год

Бункер № 1

Трой шагал вдоль линии криокапсул так, словно знал, что делает. Примерно так его рука сама коснулась в лифте кнопки, опустившей его на этот этаж. На панелях он видел вымышленные имена. Он откуда-то знал, что они вымышленные. Он вспомнил, как размышлял над своим именем. Оно как-то было связано с его женой, служило неким способом почтить ее. Или каким-то секретом и запретным намеком, чтобы он смог однажды его вспомнить.

Все это лежало в прошлом, глубоко в тумане, в забытом сне. Перед его сменой проводилась ориентация. Там были знакомые книги для чтения и перечитывания. Вот тогда он и выбрал себе имя.

Взрыв горечи на языке заставил его остановиться. Это был вкус растворяющейся таблетки. Он высунул язык и поскреб его ногтем, но там ничего не оказалось. Трой ощущал язвочки на деснах возле зубов, но не мог вспомнить, как они появились.

Он пошел дальше. Что-то было неправильно. Этим воспоминаниям не полагалось возвращаться. Он представил себя на каталке, как он вопит, как его привязывают и втыкают в него иглу. Но это был не он. Он держал ноги того человека.

Трой остановился возле одной из капсул и прочитал имя. Элен. Внутри у него все сжалось, захотелось принять лекарство. Он не желал вспоминать. То был секретный ингредиент: не хотеть вспоминать. Воспоминания и являлись тем, что ускользало, тем, что лекарства обвивали щупальцами и вытягивали на поверхность. Но сейчас некая малая его часть отчаянно стремилась знать. То было терзающее сомнение. Ощущение, что ты оставил в прошлом какую-то важную частицу себя. Желание утопить оставшуюся часть себя ради ответов.