Книга Концерт для баяна с барабаном, страница 29 – Анна Вербовская

— Может, и не она. Да только тётя Надя, когда бельё своё собрала, подняла глаза, а в окне эта… твоя… Смотрит прямо на тётю Надю и улыбается. Ты когда-нибудь видела, чтобы Кривошея улыбалась?

Я не видела. Я вообще стараюсь на неё не смотреть.

— То-то! Она это! Точно!

— Тань, — говорю я, — а может, это всё случайно?

— Что случайно?

— Ну всё. Молоко. Наволочки. Случайно. Может, она ни при чем?

— Здра-а-асьте! — усмехается Танька. — Как же! Ни при чём! Сама-то из-за неё в историю влипла!

— В какую историю?

— Мама тебя ругала за конфеты, забыла? Ты ещё вся заплаканная ходила. Её это проделки, точно.

Про конфеты я, конечно, помню. Мама их тогда купила на тёти-Дашин день рождения. А я не знала про день рождения. Взяла и всё съела. Мама собралась к тёте Даше, а коробка пустая.

Так что Кривошея не виновата. Хотя… в мою душу заползает червь сомнения… может, это Она меня так заколдовала, чтобы я всё съела. А может, и не ела я ничего. Может, это Она так сделала, чтобы мне показалось, что я съела.

Видя мои колебания, Танька спешит подлить масла в огонь:

— Да! Вот ещё! Тётя Надя, как твою Кривошею в окне увидала, подумала: чтоб ты окосела, чертовка старая!

— Ну? — с замиранием сердца говорю я.

— Ну и бац! У самой тёти Нади чирий на глазу выскочил. Она это всё. Ясное дело — она!

Танька откладывает в сторону баранку, отодвигает стакан с недопитым чаем и делает страшные глаза:

— Слушай! А она вам под дверь солому или палки какие не подпихивала?

— Нет. Вроде…

— А в суп она вам не дула? Булавки в платье не втыкала? Порошком из сушёных тараканов следы не посыпала?

Я в ужасе втягиваю голову в плечи:

— Зачем это?

Чёрные Танькины глаза загораются нехорошим кровожадным блеском:

— Чтобы на вас порчу навести!

— Как-кую порч-чу? — заикаясь от страха, говорю я.

— Такую! Колдовство специальное, чтоб на вас беды сыпались, как из ведра.

Я вспоминаю про двойку по русскому, про то, как мама прожгла утюгом любимую блузку, а папа потерял кошелёк с получкой. И понимаю: порча это, настоящая порча!

— А зачем ей это, Тань?

— Ну как же! — со знанием дела говорит Танька. — До ручки вас довести.

— Зачем?

— Ну доведёт вас до ручки, комнату вашу заполучит и будет жить одна в целой квартире! Как барыня!

Танька внимательно всматривается в моё лицо, довольная произведённым её словами эффектом. А я вся покрываюсь противной холодной испариной.

— А мы-то, мы-то куда? — дрожащим голосом спрашиваю я Таньку.

— Ну-у-у… — Танька неопределённо машет в воздухе баранкой.

Мне становится по-настоящему жутко.

— Тань, а можно… — я с трудом выталкиваю из себя слова, — можно… я пока… у тебя поживу? Хочешь, я тебе куклу Лизу отдам? И медвежонка. И всё-всё. А?

— Куклу Лизу хочу, — сверкает глазами Танька, — только…

Я с замиранием сердца жду Танькиного вердикта.

— Только, — продолжает Танька, — мы по-другому сделаем.

— Как?

— Мы её вообще… того… нейтрализуем!

Дома было тихо. Родители на работе. Кривошея храпела у себя после обеда. Я, закрывшись в своей комнате, делала уроки.

Входная дверь звякнула условным звонком: дзынь-дзынь, дзы-ы-ынь.

Я побежала открывать. На пороге стояла Танька. В одной руке у неё была матерчатая сумка, в другой — обыкновенный веник.

— Веник-то зачем? — удивилась я.

— Тс-с-с! — громко зашипела Танька. — Сейчас колдовство выметать будем.

Не дожидаясь приглашения, Танька проскользнула в нашу комнату и принялась за дело.

— Кулды-булды, колдовство, укатись, кулды-булды, к колдунье возвратись, — бубнила Танька, гоняя пыль. — Подумать только, сколько у вас порчи накопилось!

Я начала догадываться, что процесс «нейтрализации» колдуньи — это что-то вроде генеральной уборки. И ещё подумала, как будет рада мама, когда вернётся с работы и увидит такую чистоту.

— Хватит тунеядничать! — отдувая со лба волосы, пропыхтела Танька. — Иди делом займись.

— Каким делом-то?

— Чесноком её дверь натирай.

Танька отбросила веник и высыпала содержимое своей сумки на пол, прямо в кучу выметенной из углов «порчи». Чего только у Таньки не было! Пучок сушёной крапивы, пачка соли, полголовки чеснока, коробок спичек, клубок шерстяных ниток, старинная серебряная ложка, медный пятак, какие-то гвозди, стекляшки…

— Осиновый кол только нигде не нашла, — с сожалением вздохнула Танька.

— А что с ним делать-то, с колом?

— Точно не знаю. Только так во всех книжках пишут: первое средство против колдунов — чеснок и осиновый кол.

Танька сунула мне в руки чеснок и вытолкала в коридор, а сама продолжила выметание колдовства.

С бешено бьющимся сердцем я подкралась к запертой соседской двери. Приложила ухо.

— Хр-р-р! Бр-р-р! Гр-р-р! — приглушённо доносилось сквозь замочную скважину.

— Кулды-булды, колдовство, укатись, — где-то за спиной у меня продолжала священнодействовать Танька.

Я надкусила зубчик чеснока, чтобы он дал больше сока. Внутри у меня всё загорелось огненным пожаром. Защипало язык. Из глаз полились слёзы. Хватая ртом воздух, я принялась яростно тереть чесноком дверь, и дверной косяк, и даже дверную ручку. Я откусывала чеснок и тёрла. Откусывала и тёрла. Я плакала, задыхалась. Во рту у меня всё онемело. Я тёрла, тёрла, тёрла. Я воевала с колдовством. Я натёрла всю дверь…

— Ну и вонищу развела! — прогнусавила за моим плечом Танька.

Я обернулась. Танька стояла, брезгливо зажав нос пальцами, и нетерпеливо притоптывала ногой.

— Заканчивай! Скоро она проснётся, а у нас ещё дел невпроворот.

Танька достала из сумки крапиву и разбросала её перед дверью.

— Лучше бы плакун-траву, — сокрушённо покачала головой Танька, — да где ж её взять?

Потом она вытащила пачку соли и щедрыми горстями рассыпала её по коридору.

— Что ты делаешь? — спросила я.

Вместо ответа Танька достала из сумки клубок ниток, намотала кончик на огромный ржавый гвоздь и принялась чиркать спичками.

— Колдовство надо выжигать калёным железом, — приговаривала она.