Книга Ежевичная водка для разбитого сердца, страница 51 – Рафаэль Жермен

– Который час? – спросила Катрин.

– Четверть двенадцатого, а что?

– Пойду, сделаю «Кровавых Цезарей».

– Я сказала четверть двенадцатого.

– Жен… – Она смотрела на меня будто на чрезмерно оптимистичного юношу, отправляющегося на высадку в Нормандии. – Мы все согласны, что ты имеешь право на разбор полетов. Но боюсь, ты еще не готова. Нужно выпить.

Никола, которого сначала, похоже, удивила идея «Кровавых Цезарей», в конечном счете ее одобрил.

– Кэт, не могу же я идти пьяной.

– Один коктейль. А потом будешь осторожней с выпивкой.

Мы все трое кивнули, как будто каким-то боком это мог быть хороший план.

– Не ходи, – сказал мне Никола, когда Катрин вышла из комнаты.

– Я уже не могу позвонить ему и сказать, что не приду.

– А это, по-твоему, не игра? Ты не хочешь признать, что боишься или что, может быть, совершила ошибку?

– Я не боюсь! И почему это ошибка? – Я почти сорвалась на визг, что было дурным знаком. – Прекрати так на меня смотреть.

– Ты уверена, что этого хочешь?

– Честно?

Я присела на стул, чтобы лучше думалось. Изо всех сил постаралась думать честно. Карты были спутаны так давно, и я уже месяц жила в режиме выживания, который чаще обычного требовал от меня серьезных отступлений от честности.

– Честно? – повторила я, как будто это слово могло волшебным образом пробудить здравый смысл. – Не знаю.

Не густо, зато честно. Передо мной появился «Кровавый Цезарь». Сделав большой глоток, я едва не расплакалась от благодарности и добавила: «Я не боюсь, я уже за гранью страха. Поэтому мне лучше не думать слишком много, иначе я дойду до ручки…»

Я почувствовала, что сейчас разревусь, и замолчала.

Катрин села передо мной со своим огромным стаканом.

– Признайся, ты ведь втайне довольна, что мне это нужно, – сказала я. – У тебя появилось весомейшее оправдание, чтобы выпить до полудня…

Я улыбнулась. Мои друзья тоже, и мы чокнулись.

– Всегда в удовольствие поощрять чужие пороки, когда под эту лавочку можно предаться своим, – сказал Никола.

– Ты не думаешь… не лучше ли было подождать? – спросила Катрин.

– Нет… это как нарыв, лучше вскрыть сразу… После вчерашнего звонка, да с моей реакцией, я была настолько не в себе… еще больше не в себе, чем раньше…

Катрин сделала большие глаза: дело пахло керосином.

– …Я предпочитаю все выяснить сразу. Честно… – Я подняла палец и посмотрела на Никола, подчеркивая намеренное употребление этого наречия. – Мне вообще-то без разницы, что он скажет. Я только хочу положить конец сомнениям.

– О’кей, – кивнул Никола, садясь. – Короче, ты идешь.

– Да.

– Хорошо. Ты продумала план?

– Ты продумала экипировку? – одновременно с ним спросила Катрин.

– Нет и нет. Потому я и хотела с вами поговорить, хоть и знала, что вы меня осудите.

Я посмотрела в свой стакан, из которого отпила всего пару глотков. Я уже была опасно расслаблена действием алкоголя и полна любви и признательности к моим друзьям. И я сделала то, что рекомендуется делать в таких обстоятельствах: бодро приложилась к стакану и отдалась на волю Катрин и Никола, которые принялись бомбардировать меня советами.

– Легинсы и твой длинный розовый свитер.

– Для начала просто послушай, что он скажет.

– Не надо розового, лучше серый.

– Можно не играть в игры, но при этом не подставляться.

– Розовый – это уже перебор.

– Скажи ему сразу, что тебя достало притворяться. Будь прозрачной.

– Но не слишком раскрывайся.

– Вот именно.

– Вопрос дозировки.

– И не забывай почаще говорить «я».

– Сапоги! Тебе надо надеть сапоги. На высоких каблуках.

– Начинай фразы с «я чувствую», «у меня такое ощущение, что…» – звучит глуповато, но…

– Твои черные замшевые сапоги. Снега все равно уже почти нет.

– Не важно, что ты говоришь, главное почаще говорить «я».

Я слушала их чрезмерно внимательно, как человек, с которым говорят на малознакомом языке. Через полчаса этого штурма заботы у меня в голове остались только две вещи: я должна почаще говорить «я» и надеть черные замшевые сапоги.

Но «Кровавый Цезарь» сделал свое дело, и я чувствовала себя защищенной легким ватным коконом. Я была взвинчена, но настроена оптимистично. Я дала Катрин выбрать для меня наряд и оделась спокойно и уверенно. Закалывая волосы перед зеркальцем в своей временной комнате, я успела сказать себе: «Твоя уверенность совершенно иллюзорна. Смотри, осторожней». Но как раз быть осторожной я и не хотела. Если мне удастся остаться в этом подвешенном состоянии до ресторана, все будет хорошо, мысленно повторяла я, заканчивая краситься. Полное отсутствие логики в этом умозаключении меня мало заботило: мое блаженное состояние позволяло мне игнорировать логику, грациозно скользя поверх нее. Я расцеловалась с друзьями и ушла на носочках своих черных замшевых сапог, ступая очень тихо, будто боясь разбудить ребенка. Или спящее чудовище, сказала я себе, входя в ресторан, где Флориан, как всегда пунктуальный, должно быть, уже ждал меня.

Он сидел спиной к двери. Я не знала, случайность это или деликатность с его стороны, но была ему благодарна. Я могла привести себя в порядок, снять пальто и спокойно подойти к нему, не беспокоясь о том, как я выгляжу. Официант сразу узнал меня – он не раз видел меня здесь с Флорианом – и бросил короткое: «Мсье вас ждет», указав на его столик. «Спасибо», – захотелось сказать мне, в этом не было необходимости: Флориана я бы почувствовала и с закрытыми глазами.

Я нервно улыбнулась официанту и начала долгий путь к столику, каждую минуту ожидая, что голова Флориана расколется, так я сверлила взглядом его затылок. Мое сердце билось глухо, тяжело и, казалось мне, очень медленно. Я даже задумалась: не симптом ли это особой сердечной недостаточности, или это нормально, что сердце при слишком сильном стрессе бьется медленнее обычного? И вдруг оказалась рядом с ним. Он поднял голову еще до того, как я заговорила и даже вошла в его поле зрения, и я поняла, что он уже знал, что я здесь, что он тоже меня чувствовал. «Ты меня еще любишь?» – чуть не закричала я. В сущности, это все, что я хотела знать.

«Эй», – только и сказал он, устремив на меня свои голубые глаза. Его взгляд. Голубизна его глаз. Столько лет я была окутана этим взглядом, защищена им, что считала только своими нежность и уют этого лазурного кокона. Чем он был для меня теперь? Лазером, лучом, искавшим во мне ответы, прощупывавшим и оценивавшим меня. Он нервничал не меньше меня, и я удивилась, как мне раньше не пришло в голову, что он на это способен.