Книга Одинокие мужчины, страница 6 – Луис Ламур

Сейчас, в тихом зале ресторана, чувствуя, как расслабляются мышцы и исчезает усталость, я по обыкновению прислушивался к разговорам за соседними столиками и задавался вопросом, будет ли у меня когда-нибудь собственный дом. В последнее время я уже почти перестал в это верить.

Мой дом был там, где я вешал свою шляпу. Остальные же посетители ресторана — жители Тусона — просто пришли сюда поужинать. Дома, на холмах Теннесси, мы, бывало, по воскресеньям надевали праздничную одежду и ехали в церковь.

В те дни всем нравились эти воскресные собрания. Мы слушали проповедника, сетовавшего на наши прегрешения, некоторые будто бы даже гордились, что сумели так много нагрешить, и все-таки стыдливо опускали глаза, когда подвергались публичной выволочке. Другие недоумевали: когда же это они сподобились так провиниться перед Богом, ведь они трудились в поте лица, так что, кажется, на другое и времени не оставалось.

Мы старательно, хотя порой и вразнобой, пели гимны, а после службы садились под деревом вокруг корзинок с завтраком, и женщины начинали обмениваться угощеньем. Эмми Татун лучше всех в округе мариновала арбузы, а сидр старой Дженни Блэнд был такой шипучий, что вышибал слезу.

Все это было давно и далеко от этих мест, но иногда, стоило мне закрыть глаза, я слышал хор голосов, поющих «На грозных берегах Иордана», или «Скала времен», или тот гимн о церкви в диких лесах. Одежду мы всегда шили сами. Мне было лет шестнадцать, когда я впервые увидел купленные в магазине брюки и сапоги.

Один из офицеров подошел к моему столику.

— Не возражаете, если я присяду?

— Пожалуйста, — сказал я и представился: — Меня зовут Сэкетт. Уильям Телль Сэкетт.

Он протянул руку.

— Капитан Луистон. Вы упомянули о стычке с апачами. Запомнили лица?

— Ну, они были не из резервации, если вы это имели в виду.

— Как вы это определили?

— По запаху. Прежде чем добраться до наших краев, они долго путешествовали по пустыне. Их лошади, судя по навозу, щипали чахлую зелень пустыни, которую они едят, только когда другого корма нет.

— Вы сказали, что застрелили нескольких?

— Троих… одного ранил, но не добил. — Он недоумевающе взглянул на меня, и я пояснил: — Это был слишком хороший воин, капитан. Двоих я застрелил, а одного зарезал, когда они подобрались ко мне вплотную. А этот, четвертый, дрался, как тигр. Мне показалось, что он парализован, поэтому я оставил его лежать в пустыне.

— Вы были не один?

— Со мной еще трое. Наверное, они тоже подстрелили парочку индейцев.

— Вы потеряли двоих?

— Тейлора и Билли Хиггинса. Я даже не знаю, как звали Тейлора. А подобрать тела мы так и не смогли. Как только представилась возможность, мы сбежали.

— Теперь о мертвых. Не было ли у одного из индейцев шрама на щеке? Я понимаю, что проявляю чрезмерную дотошность.

— Нет… На мертвых я шрама не заметил. Но у того, которого я решил не добивать, он был.

Капитан Луистон вздохнул.

— Вы можете пожалеть, что не убили его, мистер Сэкетт. Это был Катенни, один из самых опасных.

— Он был очень плох, капитан, и к тому же я не люблю убивать поверженных и беззащитных.

Луистон улыбнулся.

— Я уважаю ваши чувства, но боюсь, кое-кому они не понравятся. Есть люди, которые считают, что индейцев надо уничтожать всех подряд.

Сидевшая в другом конце комнаты блондинка очень внимательно слушала наш разговор, хотя делала вид, что поглощена едой.

— Капитан, я дрался с теми индейцами, потому что они на меня напали. Я их за это не виню, поскольку таков их образ жизни. Они воевали всегда, по крайней мере, так утверждают старейшие из племен пима и папаго. Они привыкли совершать набеги, а мы — их отражать. Мы постоянно воюем друг с другом. Иногда побеждаем мы, иногда они. До мирной жизни нам еще далеко.

Миссис Уоллен подала нам с капитаном кофе, и мы еще несколько минут беседовали об апачах.

— Вы служили в армии, мистер Сэкетт?

— Да, воевал во время Гражданской войны. Участвовал в битвах при Шайло и Уилдернессе [3] … ну и еще кое-где.

— Вы могли бы оказаться полезным здесь. Не думали опять вступить в армию?

— Нет. В свое время я делал то, что обязан был делать. Теперь я воюю только в том случае, если мне не удастся убедить кого-то оставить меня в покое. Да и с индейцами я воевал столько, сколько никакой армии и не снилось.

— Вы случайно не родственник конгрессмена Сэкетта?

— Я его брат. Кстати, я приехал в Тусон для встречи с его женой.

Я глянул на блондинку, которая в это время смотрела на меня.

— Хочу отбить у апачей их сына.

— Их сына? — озадаченно спросил Луистон, но прежде чем он успел продолжить, его прервала Лаура Сэкетт.

— Телль? Я Лаура Сэкетт. Вы не пересядете за мой столик?

Я встал.

— Извините, капитан, — сказал я и, взяв чашку кофе, пошел к ее столу.

— Добрый день, мэм. Может показаться странным, что мы не знакомы, но когда вы с Оррином поженились, я был в другом конце страны. Да и вообще мало слышал о вашей жизни.

— Садитесь, Телль. Нам нужно поговорить. — Она сжала мою руку и посмотрела мне в глаза своими огромными голубыми глазами. — Давайте чуточку отложим разговор о моем горе, Телль. Расскажите о себе. В конце концов, мы же родственники.

Нет лучше способа разговорить мужчину, чем посадить его напротив женщины, которая умеет внимательно слушать, поэтому через минуту я уже рассказывал ей о своей жизни, в основном об Энджи, о том, как я нашел ее высоко в безлюдных горах Колорадо, и как она погибла, и как я охотился за убийцей и попал в переделку.

Лаура то и дело одаривала меня приятной улыбкой. Кое-что в ее внешности мне не понравилось, но совершенных людей не бывает. У нее был маленький рот с плотно сжатыми губами, порой во взгляде угадывалась суровость, однако разговор с ней доставлял мне удовольствие.

Наконец она попросила проводить ее домой, и я с удивлением обнаружил, что за окном сгустились сумерки, а офицеры уже ушли. Едва мы оказались на улице, она принялась рассказывать мне об Орри, — так она назвала своего сына.

— Его похитили вместе с детьми Крида, а армия ничего не может сделать. Я уверена, если бы Оррин был здесь, он немедленно отправился бы в Мексику и вернул сына, но я не могу рисковать. Может произойти непоправимое. А потом я услышала, что вы в Юме. Вы моя единственная надежда, Телль.