Книга Прикосновение, страница 54 – Дэниел Киз

Барни никогда прежде не слышал таких слов от отца, однако его потрясло не меньше и другое: придя домой – с перевязанной носовым платком кровоточащей рукой, – он услыхал, как мать причитает, твердя, что отец чуть не убил того паренька и родного сына.

– Так ведь этот задира первый начал. Я сам видал.

– Ты мог прибить его – и что бы мы тогда делали? Попридержал бы ты свой шальной нрав!

– Ой!.. – отмахнулся отец, выказывая свое пренебрежение.

Отцу невозможно было доказать то, в чем он был не прав. Когда он упирался, его нипочем было не переубедить. Барни готов был разреветься, но он знал – слезы разозлят старика куда больше, чем драка. Мужчине не пристало плакать. Мужчина может злиться, а лить слезы – никогда.

– Не переживай, сынок, – сказал он, взъерошивая ему волосы своей загрубелой рукой. – Я все видел. И вины твоей тут нет.

И где теперь его отец? Почему его нет рядом и он уже не может раскроить им головы своими кулачищами, задать взбучку и пустить кровь, как раньше?

Избиение Барни произвело странное впечатление на Майру. Когда он отказался от помощи Карен, Майра разволновалась не на шутку. В течение нескольких следующих дней он замечал, как она присматривается к нему, будто пытается разобрать что-то, чего никак не может взять в толк.

Как-то вечером, когда Карен была на курсах Красного Креста, он спустился вниз, чтобы побыть в одиночестве, но Майра пошла следом за ним.

– Барни, ты же человек, – сказала она. – И не должен держать все в себе.

– Ничуть не бывало, – возразил он. – Я не могу плакаться на чужом плече. Когда с тобой случается такое, ты чувствуешь стыд и вину. Может, я в некотором смысле виню себя. Если бы я не думал так о будущем, если бы не пошел работать в Центр, я бы ничего и никого не заразил. Если бы я не отрекся от прошлого, от отца, если бы…

– Не казни себя, Барни. Не надо держать вину в себе. Разве ты не видишь, как мы все переживаем за тебя? Мы считаем твою боль нашей собственной и черпаем из нее силу. Барни, ты нужен нам так же, как и мы тебе.

– Сейчас мне нужно только одно, – продолжал он, – моя работа. И работать я должен в одиночку. С трудностями ты учишься сталкиваться с самого детства. Ты с раннего детства учишься самостоятельно постигать окружающий мир. Даже друзья для тебя что-то внешнее и преходящее. Я одинок, когда леплю, когда думаю, даже когда… Ладно, не важно. Я не считаю себя частью чего-то или кого-то. Я родился в одиночестве. В одиночестве прожил жизнь. И умру тоже в одиночестве. Я не могу ни с кем делиться своей виной и болью. Не могу раствориться в вашем чудном Братстве.

У Барни на глазах выступили слезы, когда Майра стала упрашивать его не замыкаться в себе. То, что случилось с ним, так или иначе уже случалось со многими другими людьми, и случившееся нужно осмысливать с ближними, а не переживать в себе.

Слушая ее горячие увещевания, он узнавал прежнюю Майру, какой она была четыре года назад и могла вовлечь его в любое дело, в любую затею, даже самую невероятную. Он догадывался, что вместе с новой верой она обрела способность вить веревки из страждущих мужчин так же, как раньше из тех, кто был в нее влюблен.

– Тебе нужно что-нибудь, кроме тебя самого, – продолжала она гнуть свою линию. – Так же, как Карен нужен ребенок. Разве не видишь? В одиночку мы ничто.

– Да, мне нужно, – помолчав сказал он. – Мне всегда была нужна ты.

– И слышать это не желаю.

– Как же мне верить тебе, если ты меня отвергаешь?

– Я говорю о вещах духовных, а не физических.

– Но я прежде всего существо физическое, а уж потом духовное. – Он схватил ее за руки и удерживал так, чтобы она не вырвалась. – Ты не можешь вести меня за собой, как слепого, если сама же опять меня отвергаешь. Да и как я могу вступить в ваше мученическое Братство, если ты боишься меня?

Майра вырвалась из его рук.

– Это совсем другое. Ты извращаешь смысл моих слов.

– Ты хочешь подпитываться моей болью, ничего не давая взамен.

– Я ничего не собираюсь тебе давать в этом смысле.

– Ты была мне нужна в этом смысле в колледже. Ты и тогда пудрила мне мозги, а когда я тянулся к тебе, ты совала мне всякие ротапринтные воззвания. Тебе надо было выходить за меня, а не убегать с тем профессором. Так вот, сейчас мне нужны не только слова, а кое-что покрепче. Если ты не питаешь ко мне никаких чувств, тогда уходи и оставь меня в покое.

Майра смотрела на него с отчаянием, не в силах оставить его.

– Барни, у тебя в голове все перепуталось, ты толкуешь наши давние отношения превратно. Твое желание сексуальной победы…

– Победы?

– …ложная химера. Призрачная иллюзия.

– Боже мой! Чем же, по-твоему, я занимался последнее время, если не пытался избавиться от иллюзий? Я всего-то хотел понять, можно ли выжить, не глядя на жизнь замутненными глазами брата Луки, уверяющего, что «такова жизнь, сломленная, бессильная, лишенная всякой надежды на счастье и благополучие».

– Но ведь надежда существует. Художник творит, не обращая внимания на страдания.

– Да, знаю, женщина тоже творит, превозмогая боль, когда рожает, но сначала должна быть физическая, плотская любовь, доставляющая удовольствие. И ты лжешь, предлагая мне творить без этой любви. Это бесплодная одухотворенность. О нет. Дай мне плотской любви, а уж потом я буду слушать тебя.

Барни снова схватил ее за руки, но в этот раз она не вырывалась. Только шептала слова протеста, когда он осыпал ее поцелуями и ласками.

– Барни, нет… пожалуйста. Я уже не красавица. Ты не можешь меня любить.

– Для меня ты все такая же красавица, – шептал он в ответ, заваливая ее на кровать и расстегивая на ней блузку. – А внешность обманчива, она меня не смущает.

– О боже, Барни… нет. Я не хочу. Это неправильно.

– Я мечтал об этом с тех пор, как впервые тебя увидел.

– Я уже не та, что раньше. Не надо.

Он сорвал с нее одежду, не обращая внимания на ее слабые протесты, и вот она уже сидела нагая, как Венера, которую он так часто ласкал, и пыталась прикрыться руками – такой он тысячу раз рисовал ее в своем воображении.

– Ты все такая же, – проговорил он, – и тело у тебя как у моей первой Венеры. Знаешь, а ведь я начинал ее, вспомнив, какой ты была тогда, на пляже.

– Ты не хочешь меня понять.

Он прикоснулся пальцами к ее губам.

– Словами тут не поможешь. Только этим…

Барни приложил руку к ее груди и поцеловал нежную кожу возле плеча. Он почувствовал, как грудь у нее сделалась тверже, – и вот, наконец, она обвила его шею руками и прильнула к нему.

– Но это нечестно по отношению к Карен. Она все узнает.

– Какая разница, – сказал он. – Между нами давно уже ничего нет. С тех пор, как случилась та авария.