Книга Неандертальский мальчик, или Большой поход, страница 25 – Лучано Мальмузи

— Спокойно, спокойно. — Умник рыщет по своей дубинке для записей. — Саблезубые тигры не особенно любят мясо ледниковых людей. Находят его слишком зловонным — ведь мы все время мажемся жиром…

— Тем лучше…

— М-м-м… что-то не верится…

— Может, и так…

Блошка быстро наносит на руки, на лицо весь бизоний жир, какой у нее еще остался.

Дедушка Пузан, побив все рекорды скорости, уже разжег огонь.

— Ай-ай-ай… — хватается за голову Умник.

— Что… что ты там вычитал? — запинается Блошка.

— Здесь написано, что тигров больше всего бесит, когда кто-нибудь приближается к их малышам. Они тогда звереют… я хочу сказать, звереют больше обычного…

— Р — Р — Р — Р!!! (Перевод: «Мой малютка в руках вонючего ледникового мальчишки? Как такое пережить!»)

Мы поднимаем глаза: на выступе скалы появляется огромная тигрица.

Молния вырывает тигренка из рук Кротика и отбрасывает прочь, подальше от нас.

— Иди, хороший мой, иди! — задыхается он. — Иди к мамочке…

Но проклятый полосатый клубочек, кажется, полюбил Кротика: он возвращается, лижет ему руку.

— Р — Р — Р — Р — Р — Р — Р!!! (Перевод: «Я умру от ревности! Мои нервы этого не выдержат!»)

Умник в отчаянии водит пальцем по дубинке для записей.

— Таволга… Тенеты… Терпуг… Проклятье, когда торопишься, вечно ничего не найти! Ах, вот оно… Тигр; здесь сказано, что тигр, перед тем как напасть, рычит всего два раза. На третий раз… нападает…

Блошка визжит.

— А если Березка попробует… применить волшебство? — предлагаю я.

— Вобла… Волхв… Волшебство… увы, нет: статистика показывает, что саблезубые тигры нечувствительны к любому типу волшебства.

— Караул! Пры… пры… прыгает!!! — в ужасе вопит Щеголек. У его ног на белом снегу ширится желтое пятно.

Но большие яркие глаза тигрицы устремлены на меня. Именно меня она избрала своей первой жертвой. Я обливаюсь холодным потом.

«Не повезло, — проносится в мыслях. — И почему она выбрала именно меня? Есть же дедушка Пузан, такой жирный; и плотненький, крепко сбитый Буйволенок…»

Но тигрица нацелилась именно на меня. Только теперь я понимаю почему: у меня одного в руках копье.

Копье…

Дальше все происходит, будто во сне.

Не знаю как, но небосвод вдруг темнеет, и вот я снова в пещере, где лежит больной дедушка Пузан. И в этом полумраке на меня опускается сверток шкур: наш поддельный тигр.

Я сажусь на корточки, упираю копье в землю, чуть наклоняю его. Изо всех сил пытаюсь разглядеть сердце, которое нарисовал Уголек, но ничего не вижу.

Потом — глухой удар; копье согнулось, но не сломалось; оно дрожит так, что я с трудом его удерживаю.

Леденящее душу рычание, переходящее в жалобный визг; потом — пронзительная боль в руке, и неподъемная тяжесть обрушивается на меня, сплющивает, прижимает к земле, пока я постепенно не лишаюсь чувств.

Еще звучат голоса товарищей, все слабее и слабее.

Потом — ничего.

Я снова открываю глаза и вижу, как Блошка склонилась надо мной, вытирает мне лоб кусочком шкуры. Улыбаюсь ей.

Она вскакивает, выбегает из хижины, кричит:

— Он очнулся! Очнулся!

Оглядываюсь вокруг: я лежу в хижине, в очаге пылает огонь.

Голова у меня кружится. Пытаюсь подняться, но острая боль в плече приковывает к месту.

Вся рука у меня замотана шкурами, от нее пахнет каким-то мхом: узнаю запах лекарства, которым Березка смазывала раны дедушки Пузана после его стычки со львицей. Чувствую на груди какую-то тяжесть, вроде бы что-то висит на шее; преодолевая боль, сажусь, чтобы разглядеть получше.

Невероятно: это — зуб тигра! Не успеваю придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, как весело галдящие товарищи врываются в хижину, словно морской прибой.

— Ура!

— Он поправился!

— Да здравствует наш герой!

— Да здравствует победитель тигров!

— Ти… тигров? — заикаюсь я.

— Именно, — гордо подтверждает Блошка, наклоняется и целует меня.

Неандерталочке обидно; она тоже наклоняется и целует меня в другую щеку.

Потом все по очереди целуют меня, обнимают, трутся носами…

Даже дедушка Пузан забыл старые обиды.

— Вот он, мой лучший ученик! — кричит он и душит меня в объятиях. — Мой герой! Яркий пример того, как гордый дух пренебрегает опасностью! Несравненный воин! Бесстрашный охотник, светоч для грядущих поколений! И…

— Хватит, хватит… это уже слишком, дедушка, — останавливаю его я. — Сейчас ты говоришь такие слова, а только вчера ты грозился отрезать мой чересчур длинный язык.

— Что было, то прошло, малыш! Что было, то прошло! Когда мы поведаем старейшинам о твоем славном подвиге, никто уже не сможет сказать, будто походы дедушки Пузана никому не приносят пользы. — Он склоняется ниже, шепчет мне на ухо: — Знаешь, милый мой, мне больше не хотели отпускать средств на школу… Так что этот поход мог оказаться последним. Да-да. Но ты своим блистательным деянием меня просто спас. Благодаря тебе, сынок мой дорогой, меня ждет счастливая, обеспеченная старость, а главное…

— СЫТЫЙ ЖЕЛУДОК! — хором кричат ребята.

Дедушка Пузан сияет.

Потом берет дубинку-журнал, острым кремниевым наконечником вносит в него какие-то знаки и радостно возглашает:

— За то, что Неандертальчик рисковал жизнью ради общего блага: «отлично» по гражданскому воспитанию!

Бурные аплодисменты.

— За то, что он выстоял в поединке с самым могучим и опасным зверем Ледникового периода: «отлично» по физическому воспитанию…

Аплодисменты, одобрительные свистки.

— За то, что…

— Довольно, дедушка Пузан, — перебиваю его я. — Хватит. Иначе быть мне таким же занудой-отличником, как Умник и Уголек!