Книга Отморозки: Другим путем, страница 52 – Андрей Земляной

– Балда ты, Санька, – тоже засмеялся Львов. – Тебе просто еще никогда не было под шестьдесят, и ты не понимаешь значения старой шутки: «Если вы проснулись и у вас ничего не болит, значит, вы умерли!» А мне, видишь, как повезло: помолодел, постройнел, силенка вернулась… Поневоле потянет себя показать.

– Ой, да брось ты! – Александра смешно наморщила носик. – Я тебя старым не видела и не хочу думать, что с папиком целуюсь!

И она звонко чмокнула Львова.

По прибытии в Петроград Анненков и Львов внезапно поняли, что теперь, в мирной обстановке, им обоим просто необходимо иногда выговориться перед современником, который при этом не носил бы погон и сапог. Эта потребность оказалась даже сильнее плотских желаний, хотя, разумеется, ни один из них не собирался отказываться от телесной близости, если Саша согласится.

К немалому их удивлению, девушка не отказалась ни от одного из кавалеров. Некоторое время полковник и генерал избегали смотреть друг другу в глаза, пока наконец Анненкова-Рябинина не осенило. Во время тяжело ползущего разговора о делах во вновь формируемой дивизии он вдруг остановился на полуслове, а потом со всей силы шарахнул товарища по плечу так, что тот аж покачнулся.

– Глеб, если ты давно не видел идиота, то посмотри на меня! Или в зеркало, – и счастливо засмеялся.

Львову на секунду показалось, что Анненков-Рябинин тронулся умом… или двумя умами? Но тот немедленно все объяснил:

– Ты что-нибудь слышал о нравах девушек из меда? Ну, вспоминай!

– Погоди, ты хочешь сказать… – начал Львов.

Но Анненков продолжал смеяться:

– От нецензурной брани сначала краснеет девушка из консерватории, потом – молодой милиционер, потом – лошадь одесского биндюжника, потом – столбик, к которому она привязана, и только после них всех – девушка из меда! – хохотал он. – А мы с тобой – два старых ханжи! Ах да ах, ох да ох! Как же так, она с двумя спит?! Да ей в той жизни, может, и со взводом спать доводилось, а мы тут развели антимонии!

Теперь хохотал и Львов. Он вспомнил веселую песенку из фильма «Республика ШКИД» и пропел:

– Ну, жениться мы на ней, пожалуй, не станем, – отсмеявшись, сказал Анненков.

– А то рога будут – эх-ма, труля-ля! – закончил Львов.

И друзья договорились выработать график встреч со своей раскрепощенной современницей. Согласно этому графику сегодня – очередь Львова. Вот они и гуляют с Сашенькой по зимнему Питеру, расцвеченному и приукрашенному к Рождеству…

Львов не любил особо шумных центральных проспектов, а потому гуляли они в основном по небольшим улицам, заворачивали в маленькие кофейни, кондитерские, обедали в кухмистерских, а то и просто – в трактирах. Здешняя жизнь, с недавних пор ставшая и ее жизнью, удивляла и поражала Александру, и если Анненков показывал ей внешнюю сторону – блестящие проспекты, вычурные парки или сияющие дворцы, то со Львовым она узнавала что-то неожиданное об обыденной, каждодневной жизни этого времени, которую не встретишь на балу или у «Донона» ^[88]. Хотя и Львов пару раз сводил девушку в «Медведя» ^[89], но ей там не слишком понравилось: к полковнику сразу полезли какие-то промышленники, пытавшиеся получить подряд на поставку чего-то в «их» дивизию. Сашенька, оказавшаяся в составе лазарета Георгиевской дивизии, как-то сразу начала воспринимать ее как родной дом, совершенно игнорируя дом своей матери, Антонины Хаке…

– Ой, а что это он делает? – спросила она Львова, указывая на извозчика.

Тот, сидя на козлах, разрезал большой дымящийся пирог и принялся закладывать в него какие-то черные куски, которые выгребал большой деревянной ложкой из услужливо подставленного разносчиком небольшого бочонка.

– Не понял вопроса, – удивился полковник. – По-моему, парень собрался закусить. А что, у тебя какие-то другие мнения на его счет?

– А что это он в пирог закладывает? Черное… – произнесла девушка с интонациями Вовки из тридевятого царства.

– Икру, – ответил Львов.

– Дурак, – обиделась Сашенька. – Не знаешь, так и скажи, а глупости говорить и я могу…

Львов взглянул на нее с интересом и резко призывно махнул рукой:

– Эй, любезный! Любезный! – рявкнул он так, как бывало в бою выдавал бессмертное: «За Родину! За Сталина!». – Да, офеня, мать твою за ногу об забор! Ко мне! Бегом!

Только тут разносчик понял, что господин полковник изволят обращаться к нему, и рванул на зов бодрой рысью: гневать такого сурового фронтовика, да еще при барышне, это может и лупцовкой кончиться. Да сам же еще и виноват будешь…

– Что прикажете, ваша милость? – спросил он, подлетая к грозному офицеру. – Чего изволите?

– А ну-ка, любезный, спроворь-ка барышне извозчичий обед! – скомандовал полковник и, к изумлению торговца, протянул ему серебряный целковый. – Сдачи не надо, но барышне честно скажи: сколько твоя снедь стоит?

Тот засуетился, залебезил:

– Барышня, покушайте, покушайте. Вот-с, пирожка-с с ливером-с… – из закутанного овчиной короба возник громадный, чуть не в локоть длиной пирог, исходящий паром и вкусным духом. – Не сумлевайтесь: мы ливер свежий кладем, печеночка-с…

Ловким движением он вытащил откуда-то маленький ножичек и, перевернув пирог, вспорол его румяное, поджаристое брюхо. Пар повалил сильнее, а разносчик перетянул себе на живот бочонок, прикрытый чистой холстиной. Под холстиной открылась длинная большая ложка, воткнутая во что-то черное:

– Икорочки паюсной, солененькой, барышня… Не извольте сумлеваться – астраханская-с икорочка-с…

Александра изумленно ткнула ложкой, с трудом отодрала кусок, поднесла к глазам… Это действительно была черная икра, только какая-то… сплющенная, что ли?

Кусок странной икры отправился в нутро пирога, за ним последовал другой, третий…

– Вот-с, – пирожник подобострастно поглядел сперва на Александру, потом – на Львова. – Вам не прикажете?

Полковник отрицательно помотал головой и напомнил:

– Цену честно назови.