Книга Без права на награду, страница 59 – Ольга Игоревна Елисеева

– Отвечай, дубина! – рявкнул один из казаков. – К тебе комендант обращается.

Ах ты, батюшки! Мужик стал ломать шапку и кланяться, а темный субъект нырнул под телегу – и поминай как звали.

– Почем торгуешь? – третий раз спросил генерал.

– Дак понятно же, как все, – мужик готов был откусить себе язык. – Сто рублей мешок. Медью, медью, господа хорошие. Что ж я, нехристь? Серебра не беру.

– А ассигнации? – насмешливо бросил Александр Христофорович.

Девка грудью поперла за отцово добро.

– Гумага! Кому она нужна?

Ассигнациями выходило все четыреста.

– Вот что, – раздумчиво бросил комендант. – Донцам окружить площадь. Тридцать человек хватит. Остальные по городу, искать вот такие торжки и везде объявить мой приказ: хлеб сбывают по довоенной цене. Треть мешков сдавать. Без этого к продаже не допускаю. Вот ты, любезный, и начнешь. Вали наземь каждый третий мешок.

– Грабят, грабят! – попытался было возражать крестьянин, но ему в шею уперлась казачья пика.

– Прости, отец, – сказал ему Шурка. – У меня раненые, сироты и по подвалам те, у кого даже меди нет.

Сия крутая мера должна была бы ожесточить поселян и на время развернуть их возы обратно от города. Ничуть не бывало. Народец долго придерживал товар и теперь отдавал хоть по довоенной цене. Покупатель потихоньку возвращался в столицу.

Другим благодеянием Шурки для человечества был арест всех, кто приехал с пустыми телегами – грабить. Их похватали гвардейские казаки, и Чернозубов-младший послал Шлему справиться, что делать дальше?

– Пусть вывозят с улиц мертвые тела. Конскую падаль тоже не забудут, – распорядился генерал. – Зарывать где-нибудь возле Марьиной рощи, не ближе.

– Таким образом вы избавите Москву от трупов, крестьян от греха, а жителей от эпидемии! – воскликнул князь Шаховской, до сего дня тершийся в ополчении, а теперь представлявший при коменданте московское дворянство.

Бенкендорф восхитился сам собой. Впервые в жизни ему поддакивали, ловили слова на лету, успевали указать на мгновенный успех. Приятно!

Раненые из Новодевичьего сдались вполне мирно, когда узнали, что их накормят. А то обложились порохом, обещали порезать всех русских, которых сами же испоместили у себя под боком.

Обошлось. Всех, кого удалось спасти, перенесли в Странноприимный дом князей Голицыных напротив Нескучного сада. Там Шурка случайно наткнулся на артиллеристов из Всех Скорбящих Радости. Храм погорел, священник спасся и теперь пытался разгрестись на руинах. Капитан умер, а барышня ходила за бесчисленными болезными – своими и чужими. Глянув на ее спокойное бледное лицо, Бенкендорф вспомнил: «Бог мою судьбу знает». «Знал бы Он и мою!» Все люди, как люди – живут, умирают. У него же…

* * *

На казачков можно было положиться, только когда они гоняли крестьян с подводами. У самих глаза завидущие, руки загребущие.

Шурка старался не связываться с Иловайским. Тот, уступив генерал-майору команду, считал нужным вознаградить себя за претерпение. А посему, расположившись на Тверской в богатом доме Белосельского, рассылал старшин с командами в рейды, откуда они приезжали гружеными, как из неприятельских земель. На любой спрос следовал ответ – французские подводы. Отбиты и возвращены в столицу храбрыми донцами.

– Храбры твои ребята кур ворованных резать, – не сдержался однажды Бенкендорф.

В сопровождении Сержа он только что вернулся из Воспитательного дома и застал командира иррегулярной конницы за весьма странным занятием. Иловайский сидел на первом этаже в танцевальном зале. Сквозь черный флер копоти с лакового плафона над его головой просвечивали полногрудые, задастые нимфы, на которых казаки по временам бросали хищные стыдливые взгляды.

– Ни дать ни взять турчанки, – откомментировал командир. – Черные и есть за что подержать.

Эта сентенция не отвлекла генерал-майора от главного. Прямо на полу перед «батькой» громоздились две кучи из окладов, чаш, потиров, цепей и прочей утвари. Являвшиеся поминутно казаки подносили ему узлы и плетеные короба, набитые драгоценностями. Иловайский разбирал: что поценнее, клал одесную себя, а что попроще – ошую.

– Что это, Иван Дмитриевич? – вопросил генерал-майор. – К чему такой дележ? Все сие следует отдать духовному начальству, ведь из московских церквей краденое.

– Э-э, батюшка, – хитро прищурился казак. – Нельзя. Я дал обет, если Бог сподобит меня к занятию Москвы от неприятеля, все, что побогаче, употребить на возведение собора Пресвятой Богородицы на Дону. А обет надо держать.

– Это уж ни в какие ворота не лезет! – вскипел Бенкендорф. – Здесь вы Богородицу ограбили, а там хотите ризами одеть?

– Обет – дело святое, – невозмутимо покачал головой Иловайский.

Шурка закусил губу. Они с Сержем вышли из зала и остановились у дверей.

– Если бы Винценгероде не был в плену, он бы смог пресечь, – кипел генерал. – Его Иловайский считает старшим. А я на птичьих правах: волен слушать, но поступать по-своему.

Князь попытался утешить друга. Куда там, тот предался земле.

– Мне без казаков никуда. Значит, пляши под их дудку. Но этого терпеть нельзя. Все сгинет на Дону, в его подвалах!

В пору было признать поражение и удалиться посрамленным. Но Шурка быстро взял себя в руки.

– Баш на баш, Иван Дмитриевич, – сказал он, вновь входя в зал. – Я закрою глаза на ваш обет, а вы немедленно отрядите свой полк вдогонку изюмским гусарам тревожить отступающего врага. Иначе интенсивного преследования не получится.

Иловайский встал, торжественно пожал генерал-майору руку и кликнул старшин.

* * *

На третий день к коменданту привели полусумасшедшего старика, который, по словам лейб-казаков, рвался в Кремль.

– Зачем тебе туда, отец? Там ничего хорошего, – дружелюбно сказал ему Александр Христофорович. – А помолиться, ты помолись издалека. Надо сначала свято место прибрать.

– Все сожгли, все, – твердил несчастный. – Я строил, а они сожгли. Хоть дворец-то сохранился? Хоть…

Несмотря на крестьянский армяк, гость производил впечатление образованного, даже благородного человека.

– Спасибо, Воспитательный дом оставили. Хоть университет частью цел.

– Вы кто? – Бенкендорф встал, уже понимая, что нехорошая догадка верна.

Обнаружилось, что казаки доставили архитектора. Матвей Казаков, крестный всей Москвы. Каждого дворянского гнезда. Вся жизнь тут. Была и сгорела за несколько дней. Несчастный не мог усидеть. Явился на пепелище. Ходил, не узнавая мест. «Здесь мы… а здесь».

– Накормите его, – распорядился комендант. – И проводите за караулом в Кремль. Пусть увидит: не все сгорело.

Там бедный зодчий пал на колени перед дворцом и воздел было руку для крестного знамения. Но опомнился, что хочет креститься на свои творения. Минуту помедлил. Плюнул и повернулся к соборам. Его красные слезящиеся глаза едва различали помутненное от копоти золото. Тогда-то Шурка понял, что, кому и зачем дается. Горда Москва. Красна Москва. Черна Москва. Убога.