Книга Без права на награду, страница 78 – Ольга Игоревна Елисеева

– На Масленице у вас будут австрийские офицеры. Правда, не такие любезные, как французы. Но тоже сносные танцоры.

– Вы еще можете шутить? – возмутилась Яна. – Говорите же, говорите, как есть. Мы погибли?

Лицо Юзефа изобразило страдание.

– Не так скоро, мадам. Куда медленнее, чем хотелось бы нетерпеливым душам, вроде нас с вами. Пьеса подошла к концу. Но пятый акт может тянуться год или два.

Маленькая принцесса ахнула. Ей легче было умереть сразу.

– Расскажите, что творилось здесь? Наши письма не доходили?

Он не знал. Это было чудовищно, но он не знал!

До Смоленска все шло блестяще. Через город сновали курьеры с бюллетенями для парижской «Монитор», они сообщали только о победах. Ничего о потерях и дезертирстве, но много-много о чудесах храбрости, которые поляки совершали, как всегда!

После взятия Смоленска армия подошла к границе старой Польши – к тем землям, которые следовало вернуть, чтобы служить могущественной опорой цивилизации, последним барьером хищному хаосу, напиравшему с Востока.

Известия для «Монитор» уверяли, что неприятель спасается бегством. Но сердце у графини почему-то постанывало. Там, далеко, был де Флао. Там же, но еще ближе к пеклу, – Юзеф. Почему она думала о нем? Может быть, потому что с ним соединялись мысли о Польше? А может быть, потому что он сам и был Польша – гордая, израненная, свято уверенная в победе.

Неладное заподозрили, только узнав о пожаре Москвы. Очень немногие, и среди них почтенный свекор графини, проявили дальновидность и заговорили о бедствиях, которые ожидают армию. Теперь бюллетени шли только через Берлин, минуя Варшаву. А письма польских солдат и офицеров, отправленные по почте, перехватывались и уничтожались. Наступила стена молчания. Которая многим должна была бы открыть глаза.

Ужасная действительность далеко превзошла самые худшие ожидания. Русские въехали в Польшу на хвосте французской армии. Бежать было поздно. Декорация рухнула на головы зрителей.

– При таких обстоятельствах вы не теряете надежды? – Маленькая принцесса во все глаза смотрела на Юзефа.

– А что еще остается? – он сжал ее руку своей большой сильной ладонью. – Я оплакиваю всех, кого увел отсюда. Но остаюсь верен великому человеку, которого рок, иначе не скажешь, вопреки всем разумным доводам, повлек на восток. Там в борьбе со стихией были похоронены наши надежды.

Яна заплакала. Приподнявшись на локтях, князь стал утешать ее.

– Вы пожертвовали всем, но вы считаете спасение еще возможно?

– Вряд ли, дитя мое, – Юзеф вздохнул. – Но можно умереть с честью. Вы не в силах даже вообразить, какая грызня среди маршалов. Какой позор! Каждый спасает себя. Стоило могуществу поколебаться, и те, кто протягивал руки за короной, спешат отвернуться от него.

– А вы? – Яна вопросительно заглянула кузену в глаза. Она уже не сидела на стуле, а стояла перед его скорбным ложем на коленях.

Юзеф наклонился и коснулся ее красных, как малина, губ.

– От вас пахнет солнцем и ягодами, – рассмеялся он. – Бьюсь об заклад, последние несколько месяцев вы провели в деревне. Среди сосен.

– А вы? – требовательно повторила Яна.

– Я останусь верен, – горько усмехнулся князь. – Я, кто имеет полное, неоспоримое право на польскую корону. Я, не получивший ее в то время, когда он раздавал немецкие престолы и венцы своим маршалам и генералам.

– Почему же вы молчали? – графиня как зачарованная смотрела на кузена.

– Потому что настаивать было бы невежливо, – с самым серьезным видом отвечал Юзеф. – Корысть убивает доверие. Он все знал. И, возможно, думал, что мне нужна одна Польша.

– А вам? – Анна не то чтобы не понимала: хотела понять все до конца. Как дети пьют молоко из вечерней кружки – до донышка.

– Мне нужна была Польша под его знаменами. Я хотел бы умереть, глядя на этого человека.

– Но погубить страну…

– Разве я ее погубил? – в голосе князя звучал упрек. – И разве лучше прозябать в спячке унижения? Взгляните, как все пробудились для высоких чувств. Мы жили.

– Истинно жили, – подтвердила графиня.

– С восемьсот шестого по нынешнее время. Шесть лет.

– Шесть каких лет!

Свободной рукой Юзеф неожиданно обнял гостью и, запрокинув ее голову, жадно впился поцелуем в полуоткрытый, восторженно дышавший рот.

Было ли то приглашение умереть вместе? Нет – сама жизнь на кончике сабли. На лезвии. Когда все чувства осознанны и ярки.

Никто не побеспокоил их. Ни одна душа не заглянула в дверь. Яна ли отдала себя? Юзеф ли принял? Полно, без остатка. Разлившееся желание затопило боль вывиха, и она только обострила удовольствие, сделала его более ценным, жертвенным, чистым.

* * *

С того дня Яна на правах кузины часто посещала дворец князя. Он уже опирался на костыль. Много шутил о преимуществах смерти во цвете лет. Презирал старость с ее недугами. Говорил, что и больной ноги достаточно.

– Я скоро уеду, душа моя. Как только соберу разрозненные остатки польской армии и закончу первую организацию войск.

Графиня страшилась разлуки. И, как могла, ободряла возлюбленного, вспоминая самые незначительные эпизоды с его участием, о которых вычитала в «Монитор».

– По-вашему, всеми победами император обязан мне? – смеялся Юзеф. – А поражениями?

– Холоду, – без тени сомнения отвечала Яна. – И собственному безрассудству.

Не этой же орде татар! Грех был с ней не согласиться.

Тем временем в столовую, где князь угощал родных обедом, вступил дворецкий и доложил, что несколько солдат пришли к дворцу вручить своему командиру оставшиеся после похода знамена.

Гости немедленно поднялись и последовали за хромым хозяином на ступени дома. Там им представилось зрелище возвышенное и жалкое одновременно. Ни у одного из пришедших не было теплой одежды и обуви. Некоторые счастливцы раздобыли сукна обернуть ноги. Но все выражали готовность хоть завтра, хоть сейчас идти в новый поход.

Когда Понятовский показался на крыльце, раздались крики:

– Да здравствует князь! Мы еще повоюем!

Израненные храбрецы начали складывать к его ногам полковые знамена. Со скорбью и нежностью, как матери расстаются с детьми. Грустно улыбаясь, князь заметил, что не хватает одного.

– Оно здесь! Здесь! Подайте «кукушку»! – послышались голоса. С древка сорвало ядром фигурку птицы, и знаменосец стыдился показать флаг.

Солдаты вытолкали вперед молодого парня с рукой на перевязи. Он вытащил из-за пазухи какие-то лохмотья. Это и была «кукушка». Юзеф ободряюще похлопал знаменосца по плечу и бережно принял у него полотно. Поцеловал кромку и положил к остальным.