Онлайн книга «Днепр - солдатская река»
|
– Была бы связь с левым берегом, дело пошло бы куда вернее, – сказал один из них. – Есть связь с левым берегом, ребятушки. Наладили связь. Я только что с батей, с полковником Колчиным разговаривал, – тут же вмешался в их разговор Нелюбин. – Давай сюда своего связиста, старлей! Давай живее! – Что, ребятушки, значит, подержимся ещё? – Подержимся, старлей, подержимся. – Тогда вот куда киньте – на деревню. И на березняк, что правее дороги. Они оттуда резервы подводят и в березняке накапливаются. – И Нелюбин протянул капитану бинокль, но тот отстранил его руку. – Видим, старлей, видим. Сейчас гаубицы несколько залпов дадут по тому березняку. И – беглым по деревне. Чтобы там не вздумали прятаться. – Только в овраг их не загоните. Нам тут самим места маловато. – В овраг, старлей, ты их сам не пускай. – И капитан-артиллерист, отвечая на шутку Нелюбина, в первый раз улыбнулся. Нелюбин пригляделся к нему: лет тридцати, не больше, одежда с иголочки, будто только что со склада. И подумал: видать, штабной. Вот и жмётся в окоп при каждом выстреле. Непривычно под пулями. Страшно. А кому тут, на чужом берегу, не страшно? Вон, у его связиста руки как дрожат. Хотя воюет в Седьмой с самой Вытебети, со штрафной. Не такое повидал. Но тут – плацдарм. Дело гиблое. Полк застрял. Один батальон от полка остался. Да Седьмая рота. «Лаптёжники» и дивизию так, на воде, расколошматят, если дивизия сунется. Потому и не торопится с переправой дивизия. А им тут, ёктыть, сиди, своей судьбы жди… И Нелюбин, чтобы перебить свои нерадостные размышления, снова достал из-за пазухи бинокль. – Ты, старлей, с бруствера слезь, – всё тем же глухим голосом сказал капитан-артиллерист. – Снайпер наш бугор пристрелял. Так вот, значит, почему артиллеристы на карачках ползают по дну своего окопа. Снайпер появился. Немцы соображают быстро. Раз так прицельно лупит с того берега артиллерия, значит, её огонь кто-то отсюда корректирует. Вот и отрядили стрелка, чтобы он отыскал наблюдателя и одним точным выстрелом сбил прицел артиллерии наступающих из-за реки. Эх, ёктыть, Сидор меня подвёл как, подумал Нелюбин. Как ты меня, Сидор, подвёл. Но один миномёт всё же уцелел и при нём живой и невредимый Емельянов. – Откуда ж он бьёт? – А хрен его знает. – Капитан-артиллерист уже возился с аппаратом. – Откуда-то из деревни. – Сейчас мы его успокоим. – Только вот что, старлей, перебирайсь-ка ты куда-нибудь в другое место. А то сейчас снайпером увлечётесь, наш НП демаскируете. Не хватало нам тут ещё парочки «лаптёжников». На замечание капитана-артиллериста Нелюбин не обиделся. На плацдарме всё равно командовал он, старший лейтенант Нелюбин, командир Седьмой, бывшей штрафной роты. А артиллеристам надо делать своё дело. Как без этого? Без их поддержки их сковырнут в Днепр первой же атакой. Нелюбин пощупал край письма за голенищем. Письмо оказалось на месте. Вот и хорошо, подумал он успокоенно, вот и ладно, хоть одно надёжно… Внизу, у тропы, где обосновался последний миномётный расчёт, кого-то перевязывали. Раненый мотал мокрой головой, отпихивал державших его миномётчиков. – Что тут, Емельянов? Кого ранило? – Да вот, товарищ старший лейтенант, Фаткуллин приплыл! На бревне… Только теперь Нелюбин увидел немецкий пулемёт с концом ленты, обмотанной вокруг дырчатого кожуха ствола. – Что с ним? – Осколок тащим, – тут же доложил Емельянов. – Ну и что? Никак? – А вон, сами посмотрите. Осколок косо вошёл в предплечье Фаткуллина и, по всему видать, сидел прочно. – Разрезать бы пошире, – сказал санитар. – Тогда бы, может, подцепить можно было бы. Скользкий, не ухватить. – Куда тут шире резать? Сосуды порежешь, коновал. Давай попробуем зубами, – приказал Нелюбин. – У кого зубы крепкие? – Да вон, у Емельянова – железные, – подсказал кто-то. – Емельянов! Давай! Емельянов утёр рукавом шинели губы, шаркнул ладонью по небритому подбородку, бережно приложился. Но вдруг посмотрел на ротного и сказал: – Товарищ старший лейтенант, так нельзя. – Что – нельзя? – Без дезинфекции – нельзя. Врачи скальпель всегда в спирте полоскают. Чтобы ничего не занести, никакой заразы. – Давай фляжку! – тут же приказал Нелюбин старшине. Фляжка тут же нашлась. Из темноты передали чьи-то руки. – На, пополоскай. Только внутрь – не смей. – Что ж её, выплёвывать, что ли? И Нелюбин, паче всего поощрявший в своей роте бережливость, махнул рукой: – Глотай. Разрешаю. Но чтобы дело исполнил не хуже доктора! Емельянов старательно прополоскал рот. – Ну что? Ухватился? – нетерпеливо торопили миномётчика сгрудившиеся возле раненого. Емельянов зло шевельнул губами и с силой дёрнул осколок. Плоский, величиной с палец, с острыми рваными краями, он чем-то походил на наконечник стрелы, найденный в земле и наполовину соржавевший. Емельянов выплюнул его в лужу, помыл и протянул Фаткуллину. – На, пулемётчик. Это тебе награда от личного состава Седьмой роты. Другой тебе не положено. Бойцы засмеялись. Кто-то протянул свой индивидуальный пакет, кто-то фляжку с недопитым глотком спирта, чтобы продезинфецировать рану. Характер Фаткуллина в роте знали: с таким ранением он окоп не покинет. На плацдарме появился ещё один пулемёт. Радовался и старший лейтенант Нелюбин. Его радость была сродни радости председателя колхоза, которому в самый разгар сева, когда, казалось, провалены все сроки, прислали из МТС ещё один трактор. Старенький, ремонтный, но всё же таскающий плуг и бороны. – Ну что, Фаткуллин, один выбрался? – спросил Нелюбин. – Один, командир. Один. Москвина и ещё двоих пулемётчик срезал. Уже на бревне. Не доплыли. А остальных – на острове. К нам из батальонов прибилось несколько человек. Раненых много. Санитары их туда вытаскивали. А «лаптёжники» как зашли… Нелюбин выслушал рассказ пулемётчика и осторожно спросил: – Как рука? Болит? В санчасть пойдёшь? Или потерпишь? – Командир, я в окоп пойду. Назначь мне второго номера, чтобы пулемёт перетаскивал. А стрелять я сам буду. – Спасибо тебе, Фаткуллин… А вечером, после артиллерийского налёта на деревню, на развилку дорог и рощицу, после того, как утих в деревне пожар и умолкли крики и стоны раненых, Нелюбин прикорнул в окопе артиллеристов. Его так и сморило внезапным сном. Так засыпал он после покоса, когда, уже по высокому солнцу, на терпении и упорстве, добивал последнюю закраину луга и, повесив на берёзу косу, валился в шалаше на охапку вяленой травы. Дело сделано, а теперь можно и поспать… |