Онлайн книга «Пистолет»
– Ты скин? – жестко кинул он Бесу. И мотнул башкой на уже отросший Бесов ежик. Бес кивнул: – Скин. И улыбнулся. – А почему ты не бритый?! – взвизгнул главарь. Бес пожал плечами. Поглядел через лысые головы парней на Тонкую. Тонкая стояла рядом. И – слишком далеко. Так далеко. Так… – Потому, – пожал Бес плечами. Они навалились все разом. Тонкая не успела заметить, как и кто повалил его на дорогу. Били жестоко, умело. Били ногами. Кто-то кулаками под ребра совал. Но ногами было удобнее. И били ногами – в лицо. – Ой, – говорила Тонкая сама себе, – ох… И зажимала рот рукой, чтобы не закричать. А потом оторвала, отодрала ладонь от рыдающего рта. Завизжала, и визг ввинтился в уши бьющих: – Спаси-и-и-ите! Помоги-и-и-и… – Сунь ей, чтобы не вякала, – бросил через плечо главарь, поднимая ногу в туго шнурованном берце для удара. Лысый его кореш вразвалку подошел к Тонкой, размахнулся – и – не ударил ее. Белые, яркие, бессмысленные глаза под голым лбом наткнулись на ее широкие зрачки, соленые озера. Кулак замер в полете. Разжался. Бритый парень помацал грязными пальцами Тонкую по щеке. – Карапузечка, – отчего-то странно, сусально вывернул он выпяченными, как у негра, губищами. И опять отшагнул к своим, к жертве. – Не бейте его! – задушенно крикнула Тонкая. Лысые нудно, старательно продолжали бить Беса. Тонкая слышала влажное, сытое хряканье, чмоканье ударяемой, побиваемой плоти: ч-к, ч-к, ч-к. Она скосила слепые, налитые щиплюще-водочными слезами глаза и хорошо, ясно увидела, как нога главаря размахнулась, пятка назад, потом острое, в дырявой штанине, колено вверх, и носок – твердый, как черная гиря, как нос бомбы, летящей из самолетного люка, увесистый носок пыльного, в ляпах засохшей грязи, берца – а! нет! не надо! не-е-е-ет! – в лицо – Бесу. Хр-р-р-р-ряск! Его лицо лежало на щеке, в пыли, и оно на миг показалось Тонкой катящейся тарелкой: поставили измазанную ягодами тарелку на фарфоровый обод, толкнули – и покатили. И кто-то пнул в катящуюся тарелку берцем. Хр-р-р-рак! Фарфор, ты раскололся. Ты-ы-ы-ы-ы… Нос был. Носа – нет. Красная дыра. Красные потеки по лицу. Красные, синие. Почему – синие?! Почему?! Красные – кровь, понятно. А синие?! Зачем синие?! Почему синие?! Тонкая осела на дорогу, в пыль. Грязь выдубило солнце. Острый ком грязи воткнулся ей в ягодицу, в голую кожу, под трусики. В стыдное место. В место, которое… так… любил… це-ло… …в живот ее пнули. Откатили. – В бессознанке телка, – выплюнули над ней, в нее. Она лежала на боку, подобрав под себя ноги и руки. Скрючилась. Защищала руками и ногами живот. Себя. То, что еще тайно для нее самой жило в ней. …услышала еще плевок. Больше не чавкало. Не хрустело. Отдаленный, как с небес, гомон грубых голосов. Кажется, смеялись. Перед закрытыми веками вспыхивали, обнимались и расползались синие и красные круги, кольца, стрелы. Тонкая разлепила соленые ресницы. Она была жива, и это было странно. Она посмотрела на Беса – он пошевелился. Да, тоже жив. Пока – жив. «За «пока» бьют бока», – вспомнилась ей детская дурацкая присказка. – Ося, – поползла она к нему, не разгибая скрюченного позвоночника, – О-о-о-ося-а-а-а-а… И он тоже протянул к ней руки. Они оба лежали скрюченные в пыли, на дороге нищего грязного предместья, и она подумала: как раздавленные жуки. Червяки. «Человек – червяк… Человек – не червяк… Кто такой человек?..» – Оська, они тебя… Она с ужасом ощупывала пыльными трясущимися пальцами его красное, липкое, будто вареньем вымазанное, вспухшее, лиловое лицо. Без носа. Вместо носа зияла дырища. Лысый вожак хорошо, точно ударил. Нос вдавился в череп, глубоко. Нос – провалился. Тонкая поняла, что она провалится сейчас в липкую тьму. – А-а-а-а! – закричала она, чтобы с макушкой не провалиться. Чтобы остаться здесь. На земле. На грязной подсохшей на колючем солнце дороге. В этом сучьем, бандитском пригородном вечере. В этой жизни. В этих слезах, что текли, стекали слепым дождем по щекам и мешались с дорожной пылью, и превращались в комочки грязного теста, хруст на зубах, горько-соленого теста земли. Они на последней электричке добрались до города. Тонкая вызвала «скорую». Мачеха Беса чуть не потеряла сознание, увидев его безносую рожу. А он – смеялся. Он – был доволен! Счастлив! «Я, это! Меня! Избили! – Он наклонялся к Тонкой. Она глядела на него, как на безумца. – Впервые в жизни!» А, вот в чем дело, поняла она, впервые в жизни. Избиение для парня – это вроде как… ну, девственности лишиться… для девчонки. Тонкая залилась краской. Она порвала свою девичью кружевную занавеску не с Бесом. До Беса у нее было три мальчика. Всего три. Можно сказать, она была еще девственницей. В больницу она с ним моталась во внутренностях ржавой и корявой «скорой», кислых, кишечных, блевотных. «Вы мне тут кровищей-то все не облейте! – рычал через плечо шофер. – Потом кто будет оттирать? Пушкин?!» Бес обнимал Тонкую, его тяжелая худая рука, как рельсина, давила ей шею, спину. Хирург спрашивать лишнего не стал. Он потащил Беса за собой в кабинет, и Тонкая только услышала сквозь стену – ее уши внезапно стали как у волчицы, торчком, и стали слышать везде и всюду, – как Бес сперва слабо простонал, а потом коротко, отчаянно вскрикнул. Через пять минут врач вывел Беса в коридор. Тонкая держала колени обеими руками, чтобы не подскакивали к подбородку. «Одни в злачных местах не шастайте», – устало сказал врач. Тонкая остановившимися глазами глядела на мелкие, как красные букашки, пятна крови у врача на рукаве халата. Нос появился на лице опять. Немного кривоватый. Но все равно нос. «Не целуйтесь какое-то время, а?» – сказал врач, вытер лоб окровавленным рукавом халата и необидно, хорошо засмеялся. У Беса был день рожденья, и Тонкая принесла ему один подарок. Они условились: никаких пьяных компаний, только они одни, и – один подарок. Один… один… «Мы одни, и подарок – один», – смеясь, говорила Бесу Тонкая, щекоча его за ушами, как кота, кончиками пальцев. Бес терпеливо ждал. Он был трезв, чист, вымылся весь перед приходом Тонкой, нагрел воды в чане, горячей воды у них в мастерской не было, беда, – приоделся: рубаха чистая, носки тоже, – весь сиял изнутри, как неразрезанный лимон на белом фарфоровом блюде. Это был праздник. День рожденья с Любимой! |