Онлайн книга «Безумие»
Она расхаживала по больнице как тень; многие ее просто не видели, такой она сделалась незаметной, тихой. Врачи махнули на нее рукой. Лежит? Хорошо. Ходит? Пусть ходит. Теперь, после шести терапий литием, десяти инсулиновых ком и двадцати токов, она и так тише воды ниже травы. Безвредная. Пусть слоняется. Неважно где. Не надо знать, зачем. Рыжая борода Вити Афанасьева торчком торчала над сугробами простыней. Манита подошла к нему. Села не на койку – на корточки. Потрогала бороду. Он дернул головой. – Как тебя зовут? Вова? Вадя? Витя? Ведь Витя, да? Он не знал, правда это или шутка. – Ты мальчик, да? Губы внутри красной бороды таинственно пошевелились. – Я, я… – Ты котик. Котик-коток, серенький хвосток. Ты котеночек. Рыженький. А если перекрасить, будешь черненький. – Манита… кончай… – Сейчас, да, только не останавливайся. Улыбнулась весело. Он в ответ. Улыбались друг другу, а вокруг орали, храпели, хрипели, выли, плакали, хохотали люди, и они были живые, и они жили за решеткой. – Ты мальчик Витя, я помню, я вспомнила. И я тебя люблю. Его щеки залились густой краской, стали краснее бороды. – Манитка! Ну брось, честно! Сжал ей руку. Она пожала его руку в ответ. – Витька. Давай уйдем. Честно. Все надоело. – И мне. Странно, но он сразу понял, о чем она. Сильнее сжал ее руку. Она терпела боль, не кричала. Для нее уже не было боли. Была только она сама. А она сама была – душа. – Пойдешь? Со мной? Он еще сильнее сжал ее руку. Чуть не раздавил в кулаке. Рука ей сказала: да. А вокруг пели, плясали, корчились, ползли по полу, если из мисок невидимую еду, целовали невидимых деток, били невидимых животных, пили невидимое вино, сочетались с невидимыми любовниками бедные люди, а может, бедные звери, а может, бедные птицы, а может, бедные боги. Когда все уже спали, Манита осторожно встала, стараясь не скрипеть пружинами. Пошла в десятую палату. Все спали. Или пытались спать. И он тоже спал. Или делал вид, что спал. Блаженный. Перед его койкой она встала на колени. Невыносимо заболели ноги, пробитые током. – Блаженненький… Проснись. Беньямин живо открыл глаза. – Я не сплю. – А глазки закрыты. – Это ничего. Это нарочно. – Я поняла. Скользнула рукой ему под одеяло. Теплая грудь, теплый живот. Он сжал ее руку и положил себе на грудь, туда, где ухало гулко, молотом. – Как у тебя громко сердце бьется. – Оно у меня больное, деточка. Им… на это наплевать. – Им на всех наплевать. Они зарплату получают. – Что пришла? Шептал ей, а лицо не поворачивал, глаза глядели в потолок. – Пойдем со мной? И он сразу понял ее. Голову-то на подушке повернул. Глаза блестели. – Я ждал, что ты мне это скажешь. Я готов. – Не обманешь? – Нет. – А твой Бог? Он же осудит это? – Он нас простит. – Вот и я так думаю. – Когда? – Когда ты хочешь. – Нет. Когда ты. Говорили неслышно. Сами себя еле слышали. Мелкашка завозился на койке. Засучил ногами. Манита вынула руку из-под одеяла. Поправила одеяло на Беньямине. – Тогда я приду к тебе. Скоро. Жди. Дверь отлетела, на пороге палаты – медсестра. Лицо злое. Почему все они такие злые? Все уж спят, а она зло, яростно свет включила. И заорала на всю палату. – Женщины! В палате у мужчин! Что вы мне тут! Ночной разврат устраиваете! Шагнула ближе. Рассмотрела Маниту. – А! Касьянова! Ну-ка марш к себе в палату! Быстро! Чтобы только пятки засверкали! Манита, морщась, встала с колен. Босая. Как всегда. Где-то в ветре, в зиме навек потерялись больничные шлепанцы. – Сейчас. – Не сейчас, а мигом! Чтобы я тебя тут не видела! Манита прошла босыми ногами до двери, обогнув сестру, как навозную кучу, и в дверях остановилась и сказала насмешливо: – Вы меня еще увидите. Сейчас же с уколом придете. И я даже знаю, что вы мне сделаете. Название лекарства знаю. Медсестра ненавидяще глядела на Маниту. – Ишь какая! Ученая! – Да только я вам не дамся. Медсестра фыркнула презрительно. – Санитаров позову! Проблема! – Санитары – не успеют. Лицо медсестры плавно, тихо сползло щеками на белый воротник, горячим воском по тающей свече. – Это… как это? Босая больная Касьянова уже шла по коридору, уходила, ее было не достать ни иглой, ни сетью, ни криком. Доктор Запускаев среди врачей возвеличился мгновенно: это именно он разгадал все коварство доктора Сура, а глупость Сура подтвердило еще и то, что он после отбоя пошел к больной в палату, к той самой, что проколола ему глаза вилкой; ну какой нормальный врач будет ночью бестолково шастать по палатам? И с какой целью он навещал больную Неверко? То-то и оно. Разгадавший секрет несчастного Сура доктор Александр Никитич Запускаев вырос в собственных глазах. С коллегами уже стал разговаривать покровительственным тоном. Раздался в плечах, поширел – заважничал. Боланд, проходя мимо по коридору, одобрительно, как верного пса, трепал Запускаева по загривку. Больную Неверко положили в тот самый бокс, где умерла больная Назарова. Во избежание нападения Неверко на соседей по палате. Запускаев вышагивал по коридору, а полы блестели – их мыла, мыла, вечно мыла бессменная Анна Ивановна, мыла старательно, тщательно, упорно. Будто хотела шваброй в дощатом настиле дырку протереть. Запускаев хотел обогнуть санитарку, да она внезапно мазнула его мокрой тряпкой по брючине, по башмаку. И заахала. – Ах батюшки! Ах матушки! Ах доктора я обляпала! |