Онлайн книга «Про Клаву Иванову (сборник)»
|
– Зачем? – не понял Сашка. – Может, сапог твой Тушкем выкинул? Сашка на свою босую ногу глянул и заругался, крест назвал поганым словом. – Стойте! – крикнул инженер и даже задвигался. – Саша, какую тебе ногу разуло? Левую? Сорок второй носишь? Тяни мой сапог. Только тихо, не дергай! Инженер не смотрел глазами, однако понял дело сразу. И хорошо получилось. Сашка обут, а то бы не знаю, что было. Инженер звука не подал, когда Сашка с его ноги тянул, крепко руками камни взял. Сашка хлеба отломил и сказал, что сырая куртка ему не нужна, а тут пригодится. Он попрощался и ушел. Урчил проводил его немного и вернулся. – Тобогоев, только вы не уходите, – сказал инженер. – Куда мне, – сказал я и подумал, с чего начать дела. – Скоро холодно станет, дров надо, – услышал я. – Как здесь без дров? – говорю, а сам все по бокам скалы смотрю, ладную палку ищу, чтоб длинная была, прямая и сухая. – Не дадите мне хлеба, Тобогоев? – Почему не дам? Дал хлеба и подумал, что хватит, а то плохо ему станет. И еды мало, а когда помощь будет, неизвестно, все теперь зависит от Сашки и его головы. Палку я нашел, обчистил ножом и сказал, буду сейчас привязывать ее к больной ноге, чтоб не двигалась кость. Он сказал, что это я, пожалуй, ничего себе придумал. Палка ладная, под самую его подмышку. Я резал лямки от рюкзака и делал что хотел. Как лежала нога, так и привязал ее к палке. Инженер терпел, и я опять удивился, вроде он все же человек, а не росомаха. Дров тут мало, а солнце зашло уж за хребет, и стало холодно. Перекатил через камень кедровую лесину с корнем, березовых сучьев набрал, только больше сырых и гнилых, береза быстро пропадает на земле, если с нее кору не снять. А бересты натряс много и сухой красной пихты набрал, чтоб костер ночью кормить. В запасе еще колодина, под ней утром лежал инженер. Спать я ему наладил хорошо. Наломал мягких веток, распорол и подстелил рюкзак. Сашкину энцефалитку тоже, а своей курткой прикрыл. Костер загорелся, инженеру было тепло. Я ждал, когда он заснет, однако не дождался. – Тобогоев, нельзя ли мне еще хлеба? Хлеба я дал мало и сказал, что у нас одна банка сгущенки, одна тушенки, лапши горсть и сахар. А хлеба меньше буханки. – Не густо, – сказал он. – Правду говоришь. – Тушенку на ужин, – распорядился он. – Чтоб ночью было теплей. Но до ужина еще не скоро. Давайте поговорим о чем-нибудь. – Почему не говорить? Давай начинай. Инженер закрыл глаза, а я глядел на огонь, на речку и красные камни Кынташа. Они начали помирать без солнца и совсем были темные, когда я глядел на них после огня. А Тушкем сильно работал, в голову шум пришел и не уходил. – Тобогоев, почему вас только двое? – Другие в Кыге ищут, – решил я сказать правду. – Постой, а это разве не Кыга? – Нет. Тушкем. Он сощурился на меня, хотел что-то сказать, но вроде передумал. – Ладно… А что значит Тушкем? – Как это по-русски будет? «Тот, кто падает». – Сильно! А есть у вас места хуже, чем это? – Почему нет? Есть. Башкаус место плохое. Над озером тоже есть. Урочище Аю-Кечнес. – А это как перевести? – «Медведь не пройдет». – Ух ты! А тут медведь есть? – Куда девался? Однако мало. – Почему? – Ореха в том году не было… Сейчас медведя плохо встретить. – Почему? – Женятся. Свадьбы гуляют. – А какие это свадьбы? – Медведиха смотрит, а они борются. – Каким образом? – Считай, как люди. Поднимутся на задние лапы, а передними борются. – Насмерть? – Случаем бывает. Инженер говорил о пустом. Ладно, пусть! Ущелье стало темным. Сверху звезд не видно, тучи обратно пришли. Урчил рядом лежал, на костер глядел, не мигал, а инженер никуда не глядел, все спрашивал да спрашивал. – Расскажите, Тобогоев, что-нибудь про жизнь. – Как это? – Ну, про свою жизнь. – Живем, однако. Только жена болеет, и коня отобрали. – Как отобрали? – Закон пришел. А без коня алтаец куда? – Пни! – закричал инженер. – Какие пни! – Ты не кричи. Закрывай глаза, лежи. – Тогда и у меня надо «Москвича» отнять! – снова закричал он. – У тебя есть машина? – спросил я, а то он был злой. – Своя? – Своя. – Это шибко хорошо! – сказал я. – Куда захотел, туда и поехал. – Идиоты! – У него голос стал, как у парнишки. – Ну, можно ли тут коня отбирать? Это неправильно! Реку не перебродишь. Этот закон все равно отменят, Тобогоев! – На машине хорошо, – говорю я. – Куда захотел, туда поехал. Надо было есть и спать. Я плохо думал, и говорить по-русски стало тяжело. – Еще что-нибудь про жизнь расскажите! – снова попросил инженер. – Вы сейчас в партии? – А как же? – говорю. – Всегда. На фронте вступали. – Вон оно что, – медленно сказал инженер. – А с кем сейчас из наших таксаторов? В какой партии работаете? – Не работаю. Сонц прогнал. Давай, знаешь, еду делать начну… Еда вышла жирная. Я снова держал инженеру голову и кормил. Когда осталась в котелке половина, он лег, однако я взял три ложки и сказал, что не хочу. Тогда он доел все. Урчилу мы ничего не дали. Собака завтра сеноставку или бурундука поймает. Не помрет. Чай заварил я листом смородины и сахару много насыпал. Было густо пить, хорошо. Костер я перенес на другую сторону от инженера, под гнилую колоду, и привалил мою лесину. Это дало жар, стало как под солнцем, потому что камни держали тепло. Инженера я повернул, чтоб ногу не грело, а он все время просил положить ее удобно. Я скоро понял, это зря. Трогаю тряпки, а он говорит, вот теперь лучше, спокойнее ноге. И пить просил много. Я стал говорить, столько воды нельзя. Мы спали плохо. Утром я собрал палки сварить чаю. Урчила не было с нами, ушел. Я открыл последнюю банку сгущенки и подумал, надо было привязать собаку, мало ли что получится. Сашка совсем просто может не выйти к озеру. Все они ходят по тайге – глаза не смотри. Скалы на другой стороне Тушкема закрыл туман. Он не двигался. Не туман, а вроде белые облака сели на камни. У нас было сыро. Инженер дрожал, согревался у костра, начал двигать руками, однако глаз не раскрывал. – Пожалуйста, переложите мне ногу, Тобогоев! – попросил он. – Вот так. Спасибо. |