Онлайн книга «У звезд холодные пальцы»
|
Последние месяцы ожидания самые тяжкие. Но все на свете проходит, пройдут и они. Наступит лучшая осень в жизни Ураны: сын вернется в родную семью. Само счастье, словно огромное, ни с чем не сравнимое солнце, поселится в доме! Илинэ подбежала к лежанке, всплеснула в восхищении руками: – Ой, тетушка Урана, какое платье красивое! Спасибо тебе! Живо сорвала с себя короткое повседневное платьишко. Мягко вымятая ровдуга обтекла ладную фигурку. – Да, кажется, неплохо получилось, – согласилась довольная швея, придирчиво обдергивая и приглаживая вышивку. – Твоя матушка, наверное, будет рада. Ведь для священного танца как раз белое платье нужно. Илинэ прошлась ладонью по золотистой вставке: – Что придало коже такой цвет? – Отвар желтого мха и дым сосновых поленьев. Красители Ураны славились в долине стойкостью и густотою цвета. Тонко смолотые с коровьими сухожилиями, рыбьим клеем и еще чем-то, одной ей ведомым, они хранились на полке в закрытых туесках. Здесь были собраны краски разных веществ и цветов – от белого мела до жгуче-черной смоли, выгнанной из болезненного нароста, что появляется на репицах старых лошадей. Яркие смеси всухую втирались в продымленную ровдугу или кожу. После этого Урана какое-то время снова держала полотно в дыму, и цвет получался ровный, сочный, с легким бронзовым отливом. Поэтому люди называли красители жены кузнеца «калеными». – Узоры на платье станут оберегать меня от дурных глаз? – спросила Илинэ. – Не только, – отозвалась мастерица, потчуя маленькую гостью мороженными в леднике молочными пенками. – Узоры-знаки хорошее о человеке рассказывают. Строчка «лесенка» говорит об его росте в разных умениях, «небо» – о любви к красоте, «ураса» – о привязанности к дому… Люди по этим меткам поймут, что девочка ты домовитая и работящая. – А у цветов тоже свой смысл? – Конечно. Золотистый – цвет яруса неба, где живет Дэсегей. Синий – небесная высота и речная глубина, то есть мудрость. Серый означает цвет почвы Срединной земли. Красный – цвет имеющих кровь. Черный… – Урана вздохнула, – цвет тайн и ночи. – А белый? Хозяйка улыбнулась любознательной девочке: – Это самый чистый, священный цвет. О нем есть песня. Никогда не пресытится белым ликующим цветом северянин пытливый, чье зренье, как лезвие, остро. В белом цвете он видит четыре двадцатки оттенков, тонких, словно душистые запахи праздничных ветров. Это бело-молочная щедрость любимой коровы, лоск суората изжелта-белый и кёрчэха кипень, перламутрово-белая стружка мороженой рыбы, бело-розовый лакомый жир из костей жеребячьих… Это весть белопенная Новой весны плодородной, блеск прохладный зубов в осуохая солнечном круге, жажду почв утолившие бело-прозрачные росы и осенняя дымка в тенетах седой паутины… Это снега лебяжьего пуха и белесое утро, тени легкие, светлые – жители спящих сугробов, ледяные утесы реки от зари до заката – нарумяненные, с позолотой, свинцовой подводкой… Это дева Луна, грустный лик ее нежно-лилейный, бело-искристых звезд равнодушные, стылые очи, сок кумысный небес, источаемый Северной Чашей, предрассветные светцы – серебряно-белые в синем… Это цвет самый чистый и гордый, он знает победу: в ослепительно-белых сполохах разбуженных молний, покоряясь ему, высветляются, блекнут и вянут все цвета остальные, послушные воле безгрешной. Он бесхитростен и непорочен, как малые дети, он – негаснущий огнь в бескорыстных и любящих душах, он – рождения цвет и ухода по вечному Кругу… Это цвет Дэсегея и в небо летящих поводьев! – Тетушка Урана, можно я возьму у тебя малость белой краски? – отважилась Илинэ. – Еще голубой… и травяной немножко… чуток ольховой темно-коричневой, охры желтой и красной… хорошо бы и черной краски комочек… Ни о чем не спрашивая, мастерица достала с полки несколько туесков. Открыла плотные крышки: – Краски в узелки насыплю, а белую скудель так в посудке и забирай. Такой глины полно за горами, наши кузнецы туда часто наведываются. * * * Слыша в груди переливчатый звон колокольчиков радости, Илинэ спешила домой. Она несла сверток с платьем, а краски оставила в секретной пещере. Песок и камешки весело текли под ногами, бегущими вниз по горной тропе. Рядом, топоча и шурша, неслось невидимое эхо. Подножие холма обнимали розовые от распустившихся бутонов заросли шиповника – будто кто-то набросал хлопья кёрчэха, взбитого с брусникой. Из соседнего леса несся аромат молодой лиственницы, сплетаясь с вкусно курящимся дымком чьего-то летника. День благоухал и светился, рыжее солнце подпрыгивало в глазах, как поджаристый колобок из карасевой икры в масленой мисе. Тропа спускалась за излучину озера Травянистого к узкому прибрежному лугу. Уже показался его краешек, пестревший вперемешку лаковыми чашечками желтушек и ярко-голубыми каплями незабудок. Выбежав из-за кустов, Илинэ остановилась. Ахнула тихонько: братья! Вот уж кого не ожидала здесь увидеть. Однако вовсе не встретить ее они подоспели. Стояли на берегу спина к спине, встрепанные, настороженные. Стиснув кулаки, Дьоллох поднял подбородок и, насколько мог, расправил плечи. Атын сжимал в руках черень топорика для рубки тальника. Рядом у воды воинственно прохаживались двое незнакомых больших мальчишек. Один, на вид ровесник Дьоллоха, был худой и высокий. Брови ломаные углами, в глазах студеный блеск, капризные губы изогнуты лучной кибитью. Второй парнишка чуть помладше, рдянощекий, бугристо-округлый, как колбаса, туго налитая кровью и молоком… Илинэ юркнула обратно в шиповник, пока ее не заметили. Ох, беда! Братья, видно, нечаянно вторглись в чужие владения и успели наготовить вязанки красного тальника. Нежные тальниковые побеги с узкими стрельчатыми листьями еще не успели отвердеть. Такие и после просушки не потеряют запаха свежего весеннего ветра. Коровы охотно едят зимой этот корм вместе с сеном. На вечерней дойке, бывает, в коровнике треск-хруст стоит, точно свора собак кости грызет… Да о том ли поминать теперь! Похоже, местные ребята сочли грабежом хозяйственный порыв мальчишек. Жалко им, что ли? Вон сколько тут краснотала – аж в озеро лезут кусты! Наверное, большие парни давно бы кинулись в драку, но, опасаясь топорика Атына, ходили вокруг. Высокий задирал Дьоллоха: – Зачем ты привел сюда кузнецово чадо, горбун? – Мы думали, берег общий, – сдержанно ответил Дьоллох. – Ага, смотри-ка на этих недоносков, Топпо́т, думали они! Не слыхали, не видели, что место чужое! – Оставьте нас в покое, и мы уйдем. Пузан проговорил неожиданно тонким голосом: – Пусть убираются, Кинте́й, ну их! Вязанки заберем, и ладно. |