Онлайн книга «Рождение богов (Тутанкамон на Крите). Мессия»
|
Села на ложе по-египетски, охватив руками колени и положив на них подбородок. Дио села рядом с нею. – Все еще не знаешь, кто я? – спросила девочка, уставившись на нее своим тяжелым взглядом. – Не знаю. – Его жена. – Чья? – Да ты что, нарочно, что ли? – Царевна? – вдруг догадалась Дио. – Слава богу, наконец-то! – проговорила гостья. – Что ж ты сидишь, глазами хлопаешь? – А что? – Как что? Царская дочь, кровь Солнца, а ты и головой не кивнешь! Дио улыбнулась и тут же, на ложе, стала перед ней на колени, как взрослые стоят перед детьми, когда их ласкают. – Радуйся, царевна Анкзембатона, гостья моя дорогая, желанная! – проговорила от всего сердца и хотела поцеловать у нее ручку, но та ее быстро отдернула. – Вот, теперь лезет к руке! Разве так царям кланяются? – А как же? – В ноги, в ноги! Ну да ладно, мне твоих поклонов не нужно, садись… Нет, стой, погоди! Вдруг тоже стала перед ней на колени. – Ну-ка, повернись к свету, вот так… Дио повернулась лицом к стоявшей на полу, рядом с ложем, лампаде, цветочной чаше папируса из голубого стекла, на высоком алебастровом стебле. Анки приблизила лицо к лицу ее и, деловито наморщив лоб, начала ее разглядывать молча, пристально. – Да, хороша, очень, – прошептала наконец, как будто про себя. – Румяна у тебя какие? – Я не румянюсь. – Ну-у! Помочила на языке мизинец и, подняв его к лицу ее, спросила: – Можно попробовать? – Можно. Анки тихонько провела по щеке ее пальчиком и посмотрела на кончик его, не покраснел ли. Нет, не покраснел. – Чудеса! – удивилась она. – Сколько тебе лет? – Двадцать. – Как же такая молодая? – А разве двадцать лет старость? – По-нашему, да. В десять лет у нас выходят замуж, а в тридцать бабушки. Ну да, впрочем, у вас там, на севере, все по-другому: солнце старит, холод молодит, – повторила она с удовольствием, видимо, чужие слова. Села по-прежнему, охватив колени руками, задумалась. – Что ты смеешься? – спросила, опять глядя на нее в упор своим тяжелым взглядом. – Я не смеюсь, а радуюсь, – ответила Дио. – Чему? – Не знаю. Так, просто, что ты пришла. – У тебя все просто… Ты думаешь, я маленькая?… Что он тебе обо мне говорил? Дио поняла, что «он» – Тута. – Говорил, что ты умница, красавица и что он тебя любит больше всего на свете. – Вздор! Это ты из любезности… Оба, должно быть, надо мной смеялись. Говорил, что я в куклы играю? – Нет, не говорил. – А вот и играю! Прошлым летом играла и еще буду, если понравится. Мне все равно, что смеются. Царь говорит: «Маленькие лучше больших; мудрее, – больше знают. Вечность, говорит, дитя, играющее… играющее…» Забыла, во что играет Вечность; покраснела. – Ах, чтоб тебя, окаянный! Опять нашерстил, нагрел голову! Сорвала с головы и отшвырнула парик. Тальковая чашечка звякнула об стену; стебель цветка сломался, и цветок повис жалобно. – Думаешь, я для тебя нарядилась? Как бы не так! Во дворец иду, на вечерю… Под париком обнажилась бритая голова с таким удлиненным, тыквоподобным черепом, что Дио чуть не вскрикнула от удивленья. Длинная форма голов у египетских девушек считалась особенной прелестью. Из Митаннийского царства, полуночной земли в верховьях Евфрата, откуда была родом Тэйя, мать Ахенатона, занесен был в Египет странный обычай вкладывать в лубки головы новорожденных детей, чтобы удлинять черепа. Все царские дочери были длинноголовыми. У знатных женщин, а потом и у мужчин тоже вдруг черепа удлинились: из тончайшей антилопьей кожи изготовлялись головные накладки, «царские тыковки». Может быть, царевна Анки нарочно скинула парик, чтобы похвастать перед Дио: «У тебя, мол, румянец, а у меня царская тыковка!» – А что, правда, говорят, ты колдунья? – спросила вдруг. – Нет, неправда. – За что же тебя сжечь хотели? Дио молчала. – Опять не хочешь сказать? – Не хочу. – Бога Быка убила, Мреура вашего, Аписа? Апис был Мемфисский, а Мреура – Гелиопольский бык, воплощенный бог Солнца. – Был и у нас Мреура, – продолжала Анки, не дождавшись ответа. – В позапрошлом году умер. Я его очень любила. Старенький, слепенький. В стойло, бывало, зайду, обниму, целую в морду, а он меня языком лижет в лицо, мычит на ухо, как будто сказать что-то хочет… И такого убить, Господи! Все равно что ребенка… Помолчала, глянула исподлобья и вдруг объявила: – А во дворце вощанку нашли. – Какую вощанку? – Восковую куколку, заговоренную; сердце иголкой проколото; чье на вощанке имя, тот умирает. Имя царя было на ней: в царской спальне нашли… Еще помолчала и спросила: – Сколько дней, как приехала? – Пять. – А вощанку третьего дня нашли. – Ну так что же? – Ничего. Языки у людей незавязанные, мало ли что говорят… А ты что все дома сидишь, только по ночам выходишь, прячешься? Злой огонек блеснул в глазах ее, губы задрожали, лицо искривилось, и, глядя на Дио в упор, спросила она задыхающимся шепотом: – Ты его наложница? – Чья? – Тутина. Дио всплеснула руками: – Ох, царевна милая, какой вздор! – Почему вздор? – Потому что я ничьей наложницей быть не могу: жрицы Матери – вечные девы. И потом, у каждого свой вкус. Его высочество… Можно правду сказать, не рассердишься? – Говори. – Его высочество очень хорош, но мне совсем не нравится! Анки посмотрела на нее, глубоко вздохнула, как человек, у которого внезапно прошла сильная боль, и прошептала: – Правда? – Ну посмотри мне в глаза, разве не видишь, что правда? Анки заглянула ей прямо в глаза; потом отвернулась, закрыла лицо руками, и вдруг худенькие плечики ее задергались, все тело затряслось от неслышных рыданий. Дио подсела к ней, обняла ее и прижала к себе длинную, бритую головку, «царскую тыковку». – Не веришь? – Нет, верю. Я ведь давеча знала, что все вздор – и колдунья и вощанка. Я все нарочно… |