Онлайн книга «Рождение богов (Тутанкамон на Крите). Мессия»
|
– Как бы только не началось такое, что нам и голов не сносить, – пробормотал начальник царского дома, Ахмес. – Чего же милость твоя бояться изволит? – опять спросил Тута. – Мало ли чего. С богами шутки плохи… – Ну, боги сами за себя постоят, а нам о своей шкуре подумать надо. Все мы в этой проклятой дыре, уделе Атона, как мыши в мышеловке, и деваться некуда. Перережут нас, как баранов, когда уравненье начнется… – Какое уравненье? – Будто не знаешь? Царь только о том и думает, как бы уравнять бедных с богатыми. А ну как и вправду подымется чернь? – Нет, черни я не боюсь, – возразил Ахмес. – Чернь-то, пожалуй, и с нами будет, а вот наш же брат, сановник, носы нам чик-чик… – «Лучше с головой без носа, чем с носом без головы», как говорил один удалец, которому нос отрезали, – сказал Айя, и все опять рассмеялись. – А с Заакерой как быть? – спросил Пареннофер. – Да никак: с ними эфиоплянка справится, – возразил Айя. У Заакеры, наследника, было триста шестьдесят пять жен, по числу дней в году, одна лучше другой, но он, как уверяли, предпочитал им всем старую, безобразную эфиоплянку, которая будто бы била его по щекам и делала с ним все, что хотела. – Никому верить нельзя, – заключил Ахмес, оглядывая всех угрюмо. – Слово царя Аменемхета помнить изволите? «Брату не верь, друга не знай, ибо в день страха нет стража. Я подавал милостыню нищему, хлеб – голодному; но евший хлеб мой поднял на меня пяту свою». И еще кто-то неглупо сказал: «Где шесть заговорщиков, там один предатель». Все замолчали, переглянулись: их было больше, чем шесть. Собрались в Тутином летнем доме, только что достроенном, но еще необитаемом, в верхнем жилье, где никто не мог помешать: дом окружен был садом, затопленным теперь, во время половодья, так что можно было подъехать к крыльцу только на лодке. Тута, встречая гостей, подводил их к плите омовений, усаживал на низкое, широкое и длинное, во всю стену, крытое коврами ложе, предлагал благовонную шишку для головы и придвигал поставец с прохладительными напитками в тинтирийских сосудах из освежающей пористой глины. Ночь была темная, жаркая: жаркий ветер, пахнувший водою, тиною, рыбою, дул внезапными порывами; где-то очень далеко, как будто на краю света, запевал он свою унылую песенку, похожую на волчий вой или детский плач, – все ближе, ближе – и вдруг налетал с бешеным свистом, визгом, ревом, гулом, грохотом, и так же мгновенно затихал: слышно было только, как плещется вода о стены дома да листья пальм шуршат за окнами, словно кто-то шепчется. Дверь, в одно из таких затиший, открылась беззвучно, и вошла в нее, как тень, огромная черная кошка, полупантера. Подойдя к Туте, начала она ластиться к ногам его с громким мурлыканьем. Он встал, чтобы закрыть дверь, но в нее вошел Мерира. Тута кинулся к нему навстречу, хотел поклониться в землю, как великому жрецу Амона; но тот обнял его и поцеловал в уста. Хозяин начал усаживать гостя на почетное кресло, но Мерира сел рядом с ним, на пол, медленно, с тихой усмешкой обвел всех глазами и сказал: – Продолжать извольте, господа, я слушаю. – Речь за тобой, отец: как велишь, так и будет, – возразил Тута. – Нет, сами решайте. Все ли знают, зачем собрались? – Все. – Ну, так и говорить больше не о чем. – «Нечего плакать над прокисшим молоком!» – повторил Айя и, помолчав, прибавил: – Лучше, чтобы один человек умер за всех, нежели, чтоб весь народ погиб. – Кто же подаст чашу? – спросил Мерира. – Трое, по чину возлияний, могут подать: ты, я или Тута, – ответил Айя. – Не кинуть ли жребий? Кошка, глядя на высокое, под самым потолком, длинное и узкое, как щель, окно с палочной каменной решеткой, жалобно-яростно мяукала. Вдруг огромным, через всю комнату, прыжком, как настоящая пантера, прыгнула к окну, вцепилась когтями в решетку, прильнула к ней мордой и хотела просунуть лапу, но не могла: решетка была слишком частая. Замяукала еще яростнее, жалобнее, соскочила на пол и заметалась по комнате, черная, гладкая, скользкая, как змея. – Что с нею? – сказал Мерира. – Уж не взбесилась ли? Вон как зубы скалит, глаза точно свечи горят. У-у, дьявол! И охота держать в доме такую гадину. Берегись, Тута, вцепится тебе когда-нибудь, сонному, в горло! – Чует, должно быть, кого-нибудь, – проговорил Айя, глядя в окно. – Да кому же быть? Вода кругом, не пройти. Птица разве или обезьяна, – сказал Тута. Только что ревевший ветер вдруг опять затих, и сделалась такая тишина, что слышно было, как за окном плещется вода о стены дома да листья пальм шуршат. – А может быть, они!.. – прошептал Пареннофер, бледнея. – Кто? – Неупокоенные. Гробы-то нынче недаром оскверняют. Много, говорят, всякой нечисти по ночам бродит. – Ох, не надо, не надо об этом! – взмолился Тута, чувствуя, что у него от страха начинает болеть живот. – Да выгони же, выгони ее, сделай милость! – воскликнул Мерира с отвращеньем. Тута схватил кошку за ошейник и потащил вон из комнаты. Но она не шла, упиралась. Он едва с нею справился; наконец, вытащил и запер дверь на задвижку. Но и за дверью она продолжала мяукать, скрестись. – Ну, так о чем, бишь, мы? – начал опять Мерира. – О жребии, – напомнил Тута. – Да. Не знаю, как вашим милостям, а мне кажется, умным людям недостойно быть рабами случая. Вольно решим. Айя, хочешь ты? Нет? Тута? Тоже нет? Ну, так, значит, я. В глубине горницы был бронзовый жертвенник с деревянным складнем – изображеньем царя Ахенатона, приносящего жертву богу Солнца. Мерира подошел к нему, взял складень, ударил им об угол жертвенника так, что складень раскололся пополам, и воскликнул: – Горе врагам твоим, Господи! Тьмою покрыто жилище их, вся же земля во свете твоем; меркнет солнце тебя ненавидящих, и восходит солнце любящих. Ахенатону Уаэнра, богоотступнику, смерть! Все повторили, соединив руки над жертвенником: – Смерть богоотступнику! Мерира подошел к Туте, взял его за руку, подвел к креслу, усадил и сказал: – Бога всевышнего, Амона-Ра, царя богов, первосвященник, пророк всех богов юга и севера, великий тайнозритель неба, Урма Птамоз завещал мне, умирая, избрать царем всей Земли Тутанкамона, сына царя Небмаара Аменхотепа, сына Горова. Все ли согласны, мужи-братья? – Все. Да живет царь Египта, Тутанкамон! Неферхепера, царский ризничий, подал Мерире золотую солнечную змейку, Уту. – Властью, данной мне от Бога, венчаю тебя царем всей земли! – произнес Мерира, возлагая змейку на голову Туты. – Царь да живет! – воскликнули все, падая ниц. |