Онлайн книга «Таежная вечерня»
|
Саня просыпался, словно в гостях! Это странное и праздничное чувство не покидало его все утро. Он и раньше думал, что человек в тайге только гость и должен вести себя соответственно: скромно и торжественно. Но теперь праздник у него был связан с Катей. Однажды девушка нашла под нарами баян, который оставили ему туристы: – Что он в сырости лежит? Испортишь! – Боялся, что украдут. Это Сергей Иванович мне оставил. Впервые она обрадовалась: – А я с семи лет играю! – Хорошее дело. – Сама пошла, без мамы, – сказала она гордо, – и записалась в музыкальную школу! Катя вспомнила тот день, когда записали ее в класс баяна! Она шла по улице и пела, не обращая внимания на прохожих. Потому что никто раньше так внимательно не слушал ее и не старался отыскать в ее детской душе музыкальный родничок! Она накинула на круглое плечо потертую лямку, обняла баян руками, будто согревая его, и задумалась. Она словно превратилась в хрупкую девочку, сидящую на концертном стуле, упираясь острым подбородком в холодную планку баяна и чуть отталкиваясь носками белых туфель от пола. – Детская восточная песенка про цыплят! – сказала Катя громко и запела: – Гип-гип, джу-джа-ляри!.. Там, где кнопки не выдавали нужный звук, она нетерпеливо хлопала пальцами по перламутровой планке: – Гип-гип, джу-джа-ляри! Гип-гип, – Катя запнулась. – Короче, песня про то, как цыплята клюют зернышки! Красные всполохи от печи плясали на бревенчатой стене, наполняя дом искрами детского праздника. – А с десяти лет я на свадьбах играла! Нас с мамой приглашали… Снег валил и валил, за окном был слышен его нескончаемый шорох. В такие вечера им казалось, что они оторваны от всех людей на сотню верст, а от прошлой жизни – на сотню лет. – Когда же он кончится? – тоскливо смотрела гостья в окно. – Придется на лыжах идти! 12 Освещенные утренними лучами облака были белее снега, который казался серым, еще дремавшим меж заметенных пихт. От ветра или пролетевшей птицы снежинки слетали с ветвей с особой морозной сухостью. Саня встал на лыжи и пошел за поваленными осинами, пока их окончательно не скрыло снегом. Морозец был слабый. Ноябрьское солнце только к полудню проняло тайгу. Подтаявший на пихтах снег слегка парил, сочился каплями, а то и вовсе соскальзывал влажной плюхой вниз, заставляя качнуться освободившуюся ветку и вызывая тем беспокойство у мелких птах. Желтый солнечный луч зацепился за лыжный след позади Сани и покатился вниз до замерзающей реки, превратившейся уже в темный ручей. На белых склонах виднелись свежие заячьи следы. Вчерашняя лыжня была взбуровлена напрочь их ночными бегами. Пройдя соседний лог, Саня почувствовал какую-то вялость. Лыжи утопали в рыхлом снегу, идти было трудно. Поднявшись еще немного по гриве, он совсем запыхался и решил вернуться. В тайге нельзя метаться или идти против воли. Если нет дороги в одну сторону, значит, нужно идти в обратную. В это время дома Катя стирала белье, на печке в кастрюле грелась вода. Вдруг под окном заскрипел снег. С морозным грохотом упали чужие лыжи возле крыльца. Слышно было пьяное сопение: – Соловей, выходи! – А, черт, крепление примерзло!.. Катя убрала с полки начатые иконы, оставив только Деву с медвежонком, и в дом ввалились два мужика. Видимо, туристы: – А где хозяин? – В тайге, – продолжала она шоркать в тазике. – А ты что, прачка у него? – засмеялся краснолицый парень, его рыжие жесткие усы были облеплены мутными ледышками. Это был Паша-Буча, в красной ветровке, с красным лицом и крупным мясистым носом. Однажды зимой он колол дрова и, сняв свою норковую шапку, разрубил ее на макушке. Спросили: зачем? Буча ответил: жарко! Гости раскрыли свои рюкзаки, достали бутылку водки и колбасу. При этом они роняли носки, ложки и парафиновые свечки. – Стаканы дашь? – спросил другой парень. На его бледно-желтом лице выступила испарина. Он обшарил Катю взглядом: и грудь, и бедра, и косу. Одна из туристок, ходившая с ним в походы, сказала, что он будто шмель, – от цветка к цветку, – обирает пыльцу надежд. Так и закрепилось за ним это прозвище – Шмель. К тому же и внешне он был похож: лобастый, большеголовый, с сильными волосатыми руками и тонкими цепкими пальцами. – Своих-то нет? – спокойно поинтересовалась Катя. – Пусть Соловей капли оближет! – насмешливо распорядился краснолицый Буча. Они скинули куртки, оставшись в потных майках. Катя поставила перед ними два стакана. – А себе? – спросил Буча, слизывая катышки с усов. – Я с незнакомыми не пью! Буча сделал вид, что удивился, но лишь для того, чтобы проорать хриплым голосом: – О как! Да нас вся тайга знает!.. Мы и Соловья помним, – он подрезал ладонью воздух ниже стола, – еще вот таким! – Мы уже три избы спалили! – подтвердил Шмель, почти ласково, потом засмеялся. – Не бойся, твою не тронем! Катя взяла тряпку: – Погодите, я протру! – Да ладно, нам не спать на нем, – медленно произнес Буча, доставая из кармана трубку. 13 Подходя к дому, Саня заметил отчаянный рывок дыма, будто он прочищал закопченное горло трубы. Возле крыльца стояли лыжи, валялись рюкзаки: темные пятна от пота уже подернулись инеем. – Вот и хозяин! – приветствовал его Шмель. Раньше он никогда не называл Соловья хозяином: ни уважительно, ни насмешливо. А Буча налил водки и протянул ему, будто эстафетную палочку: – Такую кралю отхватил, Саня! Катя улыбалась, но гостям была не рада. Она стояла возле них с какой-то странной покорностью. – Смотри-ка, – Буча кивнул на березовые топорища с изящным загибом. – Соловей даже вырезать стал фигуристее! – Говорят, ты ее выменял? – спросил Шмель. – На медведицу свою: баш на баш! – Соловей может, – подтвердил его друг. Он смотрел на Саню так, будто хотел сказать: дуракам везет. Саня бочком прошел мимо них, повесил варежки над печкой, подобрал упавший со штанины снежный катышек и бросил в ведро. Катя смотрела на него, и ей хотелось, чтобы он перекрестился сейчас на свою икону. – Изменился ты, Соловьюша! – похвалил Буча, шумно высасывая из трубки дым. – Похорошел! – А он линяет два раза в год! – засмеялся Шмель, глядя на девушку. – Посмотрим на него весной, если Катюха не сбежит! А, Катя? Останешься у него? |