Онлайн книга «Таежная вечерня»
|
– На что тебе развод? – допытывался Гена. – Или, думаешь, ей это нужно? Взгляд острый, но не твердый. В своей газете, должно быть, привык к иным темам репортажей. На столе лежал новый номер с черным заголовком: «За урожай!» – Да подарил цветы без всякого умысла! – опять выручил Паша. – Ну, просто выделил ее из всей деревни. Что здесь такого?.. Юный поэт стучал пальцами по газете, стараясь предать жесту небрежность и показывая, что мысли его далеко за пределами дома. Любопытный редактор насильно возвращал его: «Почему ей, а не другой?» Но Сережа чувствовал, что его решимость держится на одном порыве. И если напор сбить, то увидишь человека нервного и усталого: – А тебя давно здесь ждут, – сказал он, нащупывая свою тему. – Что раньше-то не приходил? – Некогда было. – Идем с нами в музей, – уже вовсе совладал с собой Сережа. – Будем стихи читать! Паша кивнул на студенческого друга: – Музей ждет своих экспонатов! Гена потер лоб тонкими пальцами: – Боже, как давно я не слышал простой студенческий треп! – Так в чем же дело? – Паша знал своего брата, потому и голос его звучал уныло. – Давайте вечером. – Не хочешь? – разочарованно спросил Сережа. – Приходите ко мне. Поэт кивнул охотно, но было понятно, что пойдет он в ту сторону, куда позовет его сердце: – Что, репортаж не удался? Гена ответил: – Это вам еще легко войти в любые двери! – И перепутать легко! – засмеялся Сережа, вспомнив, как упустил выход телефонной королевы. А Гена уловил в его смехе что-то неприятное. – А к этой женщине второй раз сможешь пойти? – спросил он с нервозностью. – С цветами там, с репьями! Сережа ответил первое попавшееся, чувствуя, что тоска опять сжимает сердце. Но не та утренняя, что была светлой и неразумной, а уже зрячая, дотошная: – Просто день такой! – Какой? – Страстной! Редактор уставился на студента с какой-то завистью: – Боже, как давно я не слышал этот типичный студенческий треп!.. 16 – Ну, похоже, мы с вами каши не сварим! Зоя Михайловна смотрела с досадой на растрепанный вид Сережи: помятая рубашка и нечесаные кудри. К груди он прижимал тетрадь в серой обложке. – Сварим, мама! – заверил сын. – Как в сказке: всю деревню накормим!.. – Берите молотки и зубила, – скомандовала хранительница музея. – Зачем? – Будем кирпичи разбирать! – А кстати, про кашу, – заметил Сережа, – в страстную пору: это же в пост? – Да. – Очень даже своевременно! – Ах, шалопаи! – обмякла Зоя Михайловна, беря тетрадь. – Сережа, как вам его стихи? – Как родные! – Эх вы, молодые! – воскликнула она, абсолютно не соотносясь с улыбающимися студентами. Они остановились возле провала разобранного пола. Под ногами качались гнилые доски. Но теперь все встало на свои места: и стол, и чернильница, и шинель. Потому что в доме звучала мелодия романса, и было ясно, что звучала она здесь всегда! Как шумит всегда морская раковина, как журчит всегда горная река, даже подо льдом. И теперь на эту музыку ложились, без всякой рифмы, все события сегодняшнего дня. – Почитайте! Сережа надел шинель Муравского: «Зачем во мне остались наши встречи? Зачем не помню я признания свои? Я вас любил когда-то молодую…» – Ах, ему бы остановиться здесь, – дирижировала строками Зоя Михайловна; в темном стекле шкафа мелькнула ее рука. – Одно слово только поменять!.. Паша взял зубило, потер острие большим пальцем: – Биограф похож на лечащего врача! Знает, от чего страдал его пациент, с чем боролся! А что не смог… Гена, кстати, приходил. – Мы говорим о Муравском. – А музей этот краеведческий! Сын начал долбить, но, вогнав зубило глубоко меж кирпичей, быстро остановился: – Приводили нас из школы сюда, как гусят. Зоя Михайловна с силой натянула шаль на плечи: – Да. Мы живем за счет школьников! – Она обратилась к Сереже. – Почитайте свои! Ну, разве что из последнего, не стал ломаться юный поэт: Туман поднялся, На пашне след. Даль пламенеет, Кропит рассвет! Солнечный луч из окна осветил убогую травку в подполье, бедную родственницу той, что росла по другую сторону фундамента. – В школе я веду урок истории родного края. Зоя Михайловна пристально всматривалась в освещенный клочок земли, как будто на ней могли взойти, попавшие сквозь щели, оброненные поэтом слова: – Дети – души податливые, восприимчивые! Прочитаю им Муравского: «В туманной дымке горы, осенняя заря. Под инеем тяжелым поникшая трава». На следующий день они заваливают меня стихами о природе! Сережа снял шинель, она была грубая и пахла пылью. Повесил на гвоздь. Посыпались обломки кирпича. Паша выдернул зубило: – А мы с пацанами тоже мерили эту шинель! В длину до пола, рукава как у мельницы! Директор школы увидел нас и говорит: вот они, будущие герои! Теперь шинель казалась маленькой и заброшенной. Зоя Михайловна заслонила ее собой от летящих острых крошек. – Эти герои набили наволочку соломой, нарисовали рожу и приделали вместо головы! – Да, мама, красивые у нас получились усы? – Зря я не сохранила… Хватит стучать! У меня голова болит! Паша бросил молоток. Сказал другу: – Не уходи никуда! Трава в подполе слегка пошевелилась, и на свет выполз огромный жук, похожий на черную скрипку. Сережа наугад открыл дневник и прочел: «Не бояться предлагать женщине самые немыслимые поступки. Их выбор – женская забава!» (Это о медсестре, перед которой он чувствовал свою любовь как болезнь «хроническую и паническую», а стихи писал на принесенных ею рецептах.) Сережа вышел на крыльцо, глядя за село; произнес распевно, словно на мелодию романса подбирал новые, почти случайные слова: – Как много здесь воздуха! Широкий горный распадок озарился предвечерним светом. Тяжелые тучи давили на вершины и загоняли солнце в лиловую седловину. – Какой простор! – прибавил он восторженно. Пламенеющий шар провис ниже облаков. – Да, много, – согласилась Зоя Михайловна и поежилась, будто озябла. – А вот какого-то одного глотка – все же не хватает!.. |