Онлайн книга «Каменная баба»
О том же – «Столичная мысль»: «Корова на сцене! Появление скандальной дамы в неглиже ничего не вызвало, кроме фырканья и тайных (хорошо, что не явных) насмешек. Впрочем, новая наша модель, как всегда, отмахнулась от критики». «Принцесса! Принцесса!» (Интервью – одно из первых! – с Диком Форрестом, «Геральд трибьюн») «Стыд “Авроры” Среди гостей олигарха на крейсере замечена и известная тусовщица! Камарилья веселилась на славу, бросаясь в официантов графинами, а затем мужская часть гопкомпании, не снимая костюмов, охладилась в Неве! Можете не гадать над тем, кто последовал их примеру!» («Петербургская правда») «Отвратительное поведение! Нога на ногу. Безапелляционность суждений». («Передача недели») «Блестящая отповедь дурам». (О том же, но «Жизнь в телевизоре») «Угарова лезет в драку». (Совершенно нейтральный «Гламур») «Тетя Маша знакомит нас с Хрюшей…» («Мурзилка») «Посещение Новосибирска: поклонницы встретили приму». («Новосибирские огни») «Томск приветствует знаменитую гостью». («Столица Сибири») «Водила с детьми хоровод, распевала народные песенки, пила чай с пирогами, которые выпекли сами ребята…» («Дневная Казань») «Светились счастьем детские лица». («Вечерняя Вологда») «Лица детишек светились…» («Уфа») «Вы бы видели эти лица!» («Время Хабаровска») «В кубриках с моряками». («Североморские дали») «Мадам в угаре благотворительности! Отчего бы ей не облагодетельствовать и флот? Две субмарины за счет бандерши заложить вполне можно». («Всероссийская правда») «Игра на бирже приносит ведущей не менее двух миллионов. Разумеется, в год. Разумеется, долларов!» («Гамаюн») «Скаредность примы…» (Национал-патриотическая «Граната») «Невероятная щедрость Марии». («Церковный вестник») «Королева плебеев и президентские скачки!» («Президентские скачки») «Настоящее свинство!» (Там же) «Спасибо вам, тетя Маша!» («Светлячок»). И, наконец, бесконечное желтое: «А шляпка-то, шляпка!..» «Неужели балет на льду?» «Она и песни поет!..» «Эхо Москвы» (устами двух интелегентнейших дам): «Пора положить конец вакханалии!» И, наконец, «Листок»: «Страна покатилась в ад!» Баба действительно катила уже по стране. До пролива Лаперуза растянулись баннеры: тур накатывался на тур, вечеринка на вечеринку. Превратившись вдруг и в певицу (луженая глотка, хватка и наглость угаровские), Машка до конца отдалась новому развлечению: целая композиторско-поэтическая бригада, засучив рукава, днями и ночами торопливо для нее выпекала куплетики под проверенные кабацкими поколениями, разухабистые «дримца-ца». Музыканты шатались за ней уже привычной толпой; рожденный двумя клавишниками шлягер «Шут гороховый» в исполнении бабы стал признанным хитом. При одном только ее появлении на набитых битком стадионах визг стоял, как на битловских концертах. Менеджеры пребывали на грани безумия: деньги сыпались со всех сторон, словно зерно в закрома в урожайный год. Заглядывая теперь только наездами в столицу, успевала Угарова, подобно Балде, намутить воду, поднимая из омута очередной восторженно-ругательный хор. В неизменном и любимом «Монархе» трепала она по щеке счастливого князя перчаткой и, настучав за жалобщика Парамона Акульке с Полиной, вновь отбывала – локомотив, как всегда, ожидал под парами. К поезду прицепляли персональный вагончик со спальней, кухней и обитой бархатом гостиной, в которой помещался и камин; хвостатые лилипуты, розовея языками и непростительно голой кожей, кучкой тряслись возле царственных ног; спутниковая связь доносила до глаз и слуха очередные сводки с Уолл-стрит; личный повар Петрович, не покладая рук, готовил блины и шанежки. В баре, наряду с трижды очищенной разнообразными фильтрами водкой «Царская» позвякивала любимая примой мадера. Поезд тащил Угарову по всей Руси великой, и очередной фаворит выгуливал собачонок то по читинским, то по барнаульским садам. О филологе-профессоре, за неслыханный оклад ютившемся в соседнем купе, и обучавшем королеву письму, вспоминала певица емко и коротко: «Где эти мозги в пенсне?» Что касается манерного стилиста (еще одно купе), то окликала его Машка следующим образом: «А подать-ка сюда пидорка!» В массажистку то и дело летели закрученные полотенца, две запуганные мыши-костюмерши не раз и не два получали «по мордам» поясами и шляпками. Неоднократно Угарова бесновалась у зеркал, недовольная своим потрепанным видом, и спускала на набежавшую челядь всех бесов. Сбила она однажды с носа очки у почтенного пианиста, автора популярных в народе куплетов и песенок. Подобно запуганному филологу, ошалевший знаток Дебюсси и Чайковского, за плечами которого были уже все концертные залы Европы, ничего и ответить не смог на препоганую выходку: униженно ползал лауреат по вагонному ковру в поисках закатившихся линз: работа была дороже! Пьяная стерва же над несчастным насмехалась: «Давай, давай, поищи лабух…» Та к и не придя на помощь, удалилась на походную кухню. Лишь повар был священной коровой. Пропустив для крепости рук пятидесятиградусной можжевеловки, свирепо орудовал он ножом и сковородами. – Никто не понимает меня, Петрович! – жаловалась прима, с непонятно откуда бравшейся робостью приседая на краешек откидного сиденья, чтобы никоим образом не стеснять кудесника. – А как тебя понимать? – хмурился Петрович, в два счета разделывая перед ней рыбу фугу. – Ты же дура, как моя женка! Пока в рыло тебе не заедешь, сладу с тобой никакого не будет! И поливал провансальским маслом противни. – Кто же решится мне в рыло съездить? – горевала Угарова. – То-то и дело, никто! – кивал грубиян, принимаясь за тесто. – Может, ты мне и дашь? – с надеждой взывала баба, на что Петрович отмахивался. – Хоть кто-нибудь даст мне здесь в морду?! – бесполезно напрашивалась. – Шла бы спать, Мария Егоровна, – советовал повар, обрывая надежду, – ухажер твой заждался… Неровен час, и заснет! – Что мне заморыш, – пускала баба слезу, – мне бы, Петрович, мужское плечо! – Дура и есть дура! – беспощадно обрывал Петрович начинавшийся плач. – Сама посуди, где же для тебя по стране его отыскать? Это же какому циклопу надо быть, чтоб ты к нему прислонилась! – Выходит, в России негде?! – горевала Угарова. Повар молча брался за соусы. |