Онлайн книга «Дорогие мои»
|
Я не пью, а здесь никто и не настаивает. Не пьешь – и не пей. У меня приятель в Москве. Вид у него хулиганский, хотя он и пьесы пишет, а лицо – ну просто бандюган. И голос сиплый. К нему в бане алкаш пристал: – Давай выпьем. – Я не пью. А он действительно давно завязал. А алкаш не отстает: – Давай скинемся на двоих. – Да не пью я. – Ну, давай на троих. – Пойми, – говорит приятель, – я не пью. – Ну, хорошо, – говорит алкаш, – давай я возьму, ты в другой раз отдашь. – Слушай, говорю же тебе, я не пью. Алкаш рассвирепел и сказал: – Не пью. Ты на себя в зеркало посмотри. С такой рожей да не пить – застрелиться надо. Не пьет он! Так и не выпили, но чуть не подрались. Пришли мы с Мочаловым домой. Обедали. А кто-то ещё за окном камеру доклеивал и колесо собирал. А мы после обеда на мосту сидели. Мост – это такие сени. Дом состоит из кухни с печью и полатями. А в печи ещё люк такой есть. В него влезаешь и там, внутри печи, моешься после протопки. Комната разгорожена на две. При входе в дом этот самый мост. Что-то вроде сеней. Там прохладно, и продукты стоят, и в погребе тоже стоят, а справа в избе двор – пристройка, в ней обычно живет скот. А здесь, в мочаловском доме, просто сарай, да ещё и с туалетом, в который надо подниматься по лестнице. С моста ещё есть одна дверь в кладовую, которая называется сельник. В этом сельнике с 1913 года складывались разные вещи. Здесь, в сельнике, и нашел Мочалов горшок с серебряными монетами. Коронационные монеты, начиная чуть ли не с Петра Первого. И штук двести николаевских рублей и полтиников. Рубли были им сданы как серебряный металлолом, а коллекционные монеты Мочалов продал по дешевке любителям старины. И из всего этого вместе взятого получилась шуба для жены Гали. Сил у меня уже не было никаких, когда пришла соседка Вера спрашивать, не поедем ли мы в Калинин, а то у неё зуб болит. В Калинин мы не поедем, но можем поехать в Киверичи, там больница. Верка – соседка. Здесь все соседи, но эта Вера, кажется, близка Мочалову как подруга юности. Она мне показалась удивительно красивой. Куртка голубая, брюки эластик, голубые, резиновые сапоги – голубые. И глаза тоже голубые. И все это на фоне березовой кладки. Я наконец-то, глянув на Верку, понял, как встречаться только с красивыми девушками. Просто надо всех девушек, с которыми встречаешься, считать красивыми. Ушла Верка, сказав, что подумает. В тот день много народу приходило и спрашивало, не поедем ли мы в Калинин. Я даже бумажку на калитке повесил, где написал «В Калинин не поедем». Сил не было никаких. Встал в 6 утра. Пять часов за рулем. Авария, ремонт, баня. Но Мочалов неутомимый. Сказал: – Идём в кино. И вот мы идем в кино. Клуб – двухэтажный дом: сверху библиотека, внизу кинотеатр. Бархатов – директор клуба, на полставки киномеханик, на четверть ставки – кассир, на одну восьмую – контролер, все остальное на общественных началах. Бархатову сорок лет. Он раньше механиком работал. Ездил каждый день в райцентр, а потом мать заболела. Ему сказали – давай на год в директора клуба, вот он уже 6 лет и директор. – Сегодня детский фильм – «Мальчик и океан», – говорит Бархатов, – видишь, на двухсериный никто не идет, пустил детский. – А какой двухсерийный? – спрашиваю я. – Земля какая-то обетованная. – Хороший фильм, польский, режиссер Анжей Вайда. – Да не идут. «Ну, погоди!» пущу – идут. Подошли брательники без мотоциклов: – Давай Москву, которая слезам не верит. – Давай. Откуда я вам дам? Мне что по маршруту пустят, то и даю. Ещё человека три подошли. Один начал рассказывать, как он в Калинине в зоне работает шофером: – Он мне говорит – останься часа на полтора, а мы же кореша, я даю, а он накладывает, я туда-сюда, я что, отвез, а он не успеет, а мне что, больше всех надо? Все равно столько же, порядок такой, я туда съездил, оттуда вернулся, наряды туда отдал. Толку никакого. Но он-то – кореш. Да я своё все равно возьму… И так далее. И главное, что ему-то всё понятно. Взяли мы два билета по 20 копеек. Пошли в кинобудку, потому что Мочалов с собой принес ремонтников угощать. Бархатов запустил «Мальчика с океаном», принял полстакана и сказал: – Каждое утро думаю, зачем пью, ну его, думаю, больше не буду, а вечером приходят – и опять. А каждое утро снова говорю – зачем пью? Стакан пошел по кругу. И Бархатов заметил: если стакан здесь, значит, все в кино. А если нет стакана здесь, то и в кино почти никого. – Ну, мы пойдём, поглядим на океан. – А идите, – смеется Бархатов, – все равно там сидеть не на чем. – Как не на чем, были же стулья? – А все поломали. – И мне объяснил: – Если деньги есть, то фондов нет, а фонды есть – денег нет. Вошли в зал величиной метров 40 квадратных, рядов восемь, холод, и половина стульев поломаны. – И чтоб не курить там, – напутствовал нас Бархатов. – Вы мне помогать должны, – и смеется, все время смеется. Смешливый такой. В общем, посмотрели кино. К концу сеанса Галя пришла, жена Мочалова. Сдвинули стулья. Танцы начались. Под пластинку «Чингисхана». И под лозунгом «СССР – оплот мира». Топтались пять девушек. Мочалов тоже рвался танцевать. Но жена Галя не пускала. У входа курили кавалеры. На сцену вышла собака. Грустно глядела на танцующих. Потом пришла другая собака и стала махать хвостом в такт музыке. Собака со сцены подошла к подруге, и они стали прыгать на танцующих, радостно повизгивая. Мочалов рвался в бой, жена Галя стыдила: – Завтра матери твоей скажут, что ты, старый дурак, в клубе прыгал козлом. Собаки попали в такт с танцующими и тоже принялись прыгать, якобы танцуя. Танец кончился, девушки пошли к стульям, а мы пошли домой, утащив упирающегося Мочалова. Он не успокаивался и сказал: – Тогда пойдём на реку, постоим на мосту. Мы ему отказали и пошли спать. Ему тоже пришлось идти с нами, потому что Мочалов свою жену слушается. В понедельник с утра сумрачно, давление низкое и хочется спать. Мочалов с Галей и Кирой пошли в лес за грибами. Мочалов болен грибами хронически и неизлечимо. Он если видит, как кто-то идет с грибами, обязательно остановит и долго выспрашивает, где собрал и сколько в каком месте. |