Книга Железный Хромец, страница 62 – Михаил Попов

Тимур покачал головой и прищурился:

– Нет, Курбан Дарваза, мы отдадим ему ровно столько, сколько он просит.

С этими словами он встал, поражая батыров легкостью, с которой он это проделал, сбросил с плеч гигантскую лисью полсть и велел подать халат.

– Ждите меня здесь!

И с этим вышел. Он хромал довольно сильно, но вместе с тем его походка производила ощущение очень устойчивой.

– Куда он? – спросил кто-то, но ответить на этот вопрос не смог бы никто.

Выйдя из шатра, Тимур повернул налево и решительно зашагал к женским кибиткам. Попадавшиеся ему по дороге воины были так растеряны неожиданным появлением хазрета, что даже не успевали пасть ниц.

К жене, вот куда шел Тимур, к любимой жене своей Улджай Туркан-ага. Та, ни о чем не подозревая, сидела за бесконечным женским рукоделием у себя в палатке, ярко украшенной изнутри цветным гилянским шелком ^[49].

Две прислужницы, находившиеся в палатке, при виде ворвавшегося внутрь Тимура рухнули на пол и стали отползать пятками вперед с невероятной быстротой, как будто всегда этому учились. Впрочем, что с них взять – китаянки!

Улджай Туркан-ага испугалась конечно же меньше, чем прислужницы, но тем не менее испугалась. И это несмотря на довольно сердечные отношения с мужем. Он не был ни деспотом, ни таинственным дивом ^[50], ни неутомимым сладострастным животным. Любил ли он сестру Хуссейна?

Воздержимся, пожалуй, от рассуждений на эту тему. Стан степной орды – не лучший фон для тонких чувств и изощренной куртуазии. Одно можно было сказать с уверенностью: своей женой Тимур был доволен, и, несмотря на то что она была сестрой человека, с которым он с этой минуты вступал в состояние непримиримой вражды, он не считал ни нужным, ни возможным ее пугать или оскорблять. Спокойным и ровным голосом он сказал:

– Улджай Туркан-ага, мне нужны твои драгоценности.

Не задав ни одного вопроса, не выразив ни малейшего удивления по поводу столь странного желания мужа, она встала, отложив иглу и кожаную рукавицу, вышиванием которой занималась, и принесла из спального отделения большой кисет, вышитый кашмирским бисером ^[51]. Принесла и недрогнувшей рукой протянула мужу. Тот поощрительно улыбнулся, развязал шнуровку кисета и высыпал драгоценные побрякушки на большую атласную подушку. Его, оказывается, интересовали не все без исключения золотые и серебряные штуковины. А что именно?

Две огромные, богато украшенные камнями серьги.

Так ведь это подарок к свадьбе! Улджай Туркан-ага произнесла эти слова не вслух, а мысленно.

– Остальное мне не нужно, – сказал Тимур и вышел, оставив свою любимую жену в полном смятении. Она, конечно, понимала – произошло что-то ужасное.

Батыры Тимура наконец дождались своего хазрета и, когда он бросил поверх кучи золота принесенные им серьги, были поражены не меньше «ограбленной» супруги. И Байсункар, и Мансур знали, что это за серьги, и догадывались, что означает их возвращение дарителю.

– Отнесите все это ему, – сказал Тимур, – и проследите, чтобы серьги лежали сверху, чтобы их сразу можно было разглядеть. Смотрите внимательно за его лицом. Если он ничего не скажет словами, о многом может поведать книга его лица.

– Ты надеешься, что он не возьмет эти серьги? – спросил визирь.

– Видит Аллах, я ни на что уже не надеюсь, но он же учил нас устами пророка, что, если можешь дать человеку надежду на спасение, дай.

– Но если он от них откажется, хазрет, что нам делать тогда?

– Смешной вопрос – принести их мне, а я верну их Улджай Туркан-ага.

Мансур, задавший этот вопрос, задал и следующий:

– Но что будешь делать ты, хазрет, если он вернет серьги, ведь ты решил с ним порвать?

Тимур сбросил халат и снова забрался под защиту лисьего меха.

– Мы не можем порвать то, что не мы связали, мы не должны проникать мыслью туда, куда должен проникать только промысел Всевышнего.

Более трех лет прошло с тех пор, как закончилось стояние эмиров под Самаркандом в местности под названием Кан-и-Гиль. Более трех лет прошло с тех пор, как пришел конец дружбе двух властителей, дружбе необыкновенной и великолепной, вызывавшей зависть и недоумение у всех прочих властителей Мавераннахра и земель, его окружающих. Прошло более трех лет, как эмир Хуссейн выбрал местом своего постоянного пребывания родовое гнездо – Балх, город большой, богатый и живописный. Эмир Тимур остался в Самарканде. Жители города охотно признали его своим главой. После казни сербедаров они быстро пришли в обычное, невоинственное расположение духа и порой сами себе удивлялись – откуда взялось столько горячности и злости в простых ремесленниках?!

Правители других крупных городов междуречья рек Сыр и Аму молчаливо признали право безродного, по большому счету, барласского батыра командовать в Самарканде и Кеше, но он чувствовал, что это признание, да и сама власть его неполноценна и неустойчива. Стоит ему один раз оступиться, как найдутся желающие напомнить, что верховной властью в здешних землях имеют право пользоваться только представители рода чингисидова. Все же другие, будь они даже семи пядей во лбу и с десятью туменами войска, всегда останутся временщиками и узурпаторами.

Побуждаемый такими размышлениями, решил Тимур позаботиться о законности установленного им порядка. Ничего особенно необычного придумывать ему было не надо. В эти бурные времена многие сильные люди оказывались в положении, подобном тому, в котором оказался сын Тарагая, и тогда они приглашали на царствование кого-нибудь из потомков рода Чингисхана, которых имелось во всех окружающих землях во множестве. Родовитые царевичи приглашались на роль царствующих, но не правящих. Приличие, таким образом, было соблюдено, а суть дела не затронута.

Тимур решил последовать примеру своих предшественников и соседей.

Стало быть, решено было призвать чингисида, но кого именно?

Как всегда в таких случаях, Тимур решил для начала спросить совета у тех, чьей преданности доверял безраздельно. Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар явились на зов в новый дворец эмира, который он воздвиг посреди большого чинарового сада в северной части города.