Онлайн книга «Битва за Балтику»
|
Тучков расспросил Черкасова о роде артиллерии и ее калибрах на эскадре, хотя кое-что уже и сам знал. Больше всего заинтересовали его пятипудовые мортиры да трехпудовые гаубицы, что установлены на бомбардирских судах. – А сколько вы на заряд мортирный кладете пороху? – поинтересовался Тучков. – На заряд пятифунтовой мортиры по тридцать фунтов пороху, а на гаубицу – до двадцати! – Отчего же столь много? – поразился Тучков. – Насколько я знаю, даже на сильный заряд мортирный надобно не более десяти фунтов. Может, порох у вас слаб! – Порох у нас обычный, а при слабой засыпке бомбы падают прямо у борта! – Что-то здесь не так! – глянул на Круза Тучков. – Позвольте разобраться? Круз кивнул: – Сейчас все вместе поедем катером на бомбарду и на месте поглядим что и как. На подходе к бомбардирскому судну «Перун» шлюпочный старшина поднял вверх руку, растопырив пять пальцев, – это значило, что в шлюпке адмирал. На «Перуне» немедленно засвистали дудки, с правого борта опустили парадный трап, стремглав выскочили фалрепные, за ними вахтенный лейтенант и командир, на ходу поправлявший треуголку. Теперь судно к встрече флагмана готово! Прибыв на «Перун», Тучков осмотрел тамошние мортиры и гаубицы и впал в полное изумление. Таких орудий он еще не видел! Мортиры почти не имели котлов, а лишь маленькие закругления в начале пороховых камор, которые были к тому же непомерно велики. – И когда сии чудища были отлиты? – спросил Черкасова недоуменный Тучков. – А кто его знает, на казеннике, окромя орла двуглавого, дат нет, впрочем, по орлу видно, что скорее всего лили сии бомбометы еще при царе Петре. – А как же крепость чугуна, он же может от давления порохового треснуть и все разорвать, к чертовой матери? – И трескается, и разрывает, а что делать, иных стволов у нас просто нет! – Согласен, что десяти фунтов для такого раритета будет мало, может, попробовать семнадцать? – А чего не попробовать. Можно и попробовать! – вмешался в разговор молчавший дотоле в сторонке Круз. – Кличьте прислугу! В мортиру положили семнадцать фунтов пороху – и бомба, вылетев, упала в половине обычного расстояния. Только при тридцати фунтах бомба долетела до установленного ей предела. При этом Тучков удостоверился, что из-за портов гаубицы не могут дать и обычных для армейских артиллеристов тридцати градусов возвышения, что тоже снижало дальность. Удивило его и то, что все лафеты пушек и крышки портов были выкрашены в красный цвет. – А это еще зачем? – спросил, не удержавшись Тучков. – А чтобы кровь, во время баталии ручьями льющаяся, живых от дела не отвлекала! – простодушно ответил Черкасов. Затем оглядев остальные орудия, капитан высказал несколько дельных предложений, которыми Круз остался доволен: – Как опытный артиллерист выбирай себе для пребывания одну из наших бомбард. Тучков выбрал себе бомбардирское судно «Перун». Многое казалось армейскому капитану там непривычным, а порой и смешным. Дело в том, что в российском парусном флоте, как и во всех прочих, существовал свой сленг. Порой весьма остроумные, порой просто шутливые прозвища окружавших моряков явлений и предметов всегда помогали легче переносить тяготы службы. Так ненавидимый всеми противный ветер, при котором необходимо было совершать бесконечные лавировки и подниматься на мачты, именовался «мордотыком». Если же ветер был очень силен, то о нем говорили, что он срывает рога с быка. Морские карты именовали «синими изнанками», а открытое море – синей водой. Поэтому моряков, совершивших плавание из Кронштадта и в Северное море, с уважением именовали моряками синей воды. Сигнал флагмана с благодарностью именовался «мешком орехов», а сигнал с выговором – «мешком грехов». Линейные корабли офицеры в своем кругу именовали не иначе как боевые повозки. Камень для драйки палубы звался «библией», или «медведем», а камбузную плиту не без иронии окрестили «адским ящиком». Если моряк умел достойно пить, про него говорили, что он умеет нести балласт! Молодых мичманов в офицерской среде шутливо звали херувимами, зато самых старых офицеров с уважением – древними крабами. Собственных жен, между прочим, моряки между собой именовали адмиралтейскими якорями. Первая ночь была для Тучкова на фрегате не слишком приятной. В гамаке он отродясь не спал, а потому позвоночник от непривычки быстро заболел. Но делать нечего, другого спального места для него не было и пришлось привыкать. Капитан сразу с головой ушел в новую для него работу, а дел хватало, ведь у каждого орудия свой нрав и особенности. Двух одинаковых пушек на всем флоте не сыскать. Каждую мортиру и гаубицу надлежало подготовить особо. Вот у этой мортиры мушка смещена вверх, а потому наводить надо несколько ниже, чем обычно. Только тогда бомба полетит под тем углом, как надобно. А у этой гаубицы по горизонту погрешность вправо. Склонившись над казенной частью, Тучков тщательно визировал воображаемую цель с учетом правой погрешности. Во время боя такими делами заниматься будет поздно, все надо подготовить загодя. В том, что впереди сражение, никто не сомневался. Все ждали того дня, когда сойдутся со шведами и верили в победу. Незадолго до выхода в море в Кронштадт нагрянули члены Адмиралтейств-коллегии для проведения традиционных депутатских смотров перед началом кампании. На смотрах офицеры были в парадной форме при шпагах, матросы во фронте, все в новых фланелевых рубахах, хотя и босиком. После депутатского смотра суда один за другом выбирали якоря. Впереди их ждала Балтика… * * * Между тем гребная флотилия Нассау-Зигена вышла в море, следуя вдоль северного берега Финского залива, и взяла курс на Выборг. А Нассау-Зиген все изводил и изводил Екатерину своими посланиями. Он жаловался на всех: на адмиралов и капитанов, на матросов и на взятых гребцами пленных турок, наконец даже на писарей, что плохо пишут его приказы. Чтобы утихомирить неуемного принца, к нему из Кронштадта послали вдогонку интенданта Балле. – Сии два жулика снюхались, вот теперь пущай вместе в одном корыте и посидят! – перекрестился Иван Пущин, интенданта Балле из Кронштадта спровадив. Дойдя до Питкопаса, принц по приказу Мусина-Пушкина высадил 6-тысячный десант и тут же написал соответствующую жалобу, заверяя Екатерину, что горит желанием умереть, но добыть ей победу и славу. Увы, все женщины, даже императрицы, падки на мужскую лесть. Не была в том исключением императрица Екатерина. – Принц конечно кляузник, но ведь какой храбрец и герой! – неизменно отвечала она на все недовольства Нассау-Зигена. Наконец флотилия достигла Фридрихсгама, где и бросила якорь. Прибыв на берег, посмотрев на суда, а потом, послушав Нассау-Зигена о его великой храбрости и огромном опыте, Мусин-Пушкин загрустил. В тот день в Петербург ушло сразу два письма. В первом из них принц писал: «Я начинаю знакомиться с расположением неприятеля и буду делать распоряжения… Я смею поручиться В-му Имп-у В-ву, что мы выбьем его из занятой им позиции, как бы он на ней ни старался удержаться». |