Книга В кольце твоих рук, страница 79 – Анна Васильевна Дубчак

— Алло?

— Добрый день! — зажурчал в трубке бодрый мужской голос. — Вас беспокоят из газеты «СПИД-Инфо». Мы проводим социологический опрос на тему: «Ваше отношение к мастурбации». Что вы по этому поводу думаете?

Лиля настолько обалдела, что не сразу нашлась, что ответить.

— Алло, девушка, не вешайте трубку. Вы занимаетесь…

— А пошел бы ты к такой-то матери, козел! — со вкусом выругалась Лиля.

Трубка поперхнулась и ответила короткими гудками отбоя. Лиля согнулась пополам от душившего ее истерического смеха. Не день, а сплошной театр абсурда! Но отчего-то ей стало легче.

Маша неподвижно сидела у кровати Петра Алексеевича. Его заострившееся посеревшее лицо на фоне ослепительной белизны подушки казалось неживым. Отросшая за сутки седая щетина состарила его сразу лет на десять. А я ведь никогда раньше не видела его небритым, подумала Маша. И как-то не задумывалась о его возрасте.

Он всегда был такой большой, энергичный, шумный, полный жизни, что мысли о старости и болезнях казались смешными и неуместными. А между тем ему, наверное, уже здорово за шестьдесят. Как страшно болезнь меняет людей.

На соседней койке ворочался и стонал пожилой грузный мужчина с одутловатым багровым лицом. На его круглой лысине стояли бисеринки пота.

— Господи ты Боже мой, Господи ты Боже мой, — беспрерывно бормотал он, тяжело дыша.

Маша не могла понять, бредит он или мается наяву. От его монотонного бормотания ей стало не по себе. В этом царстве болезни она вдруг показалась себе неприлично молодой и здоровой.

Около кровати бесшумно возникла молоденькая сестричка в белой шапочке, кокетливо пришпиленной к пышным волосам.

— Шли бы вы домой, девушка, — шепнула она Маше. — Все равно сейчас ему ничем не поможете. Ему что нужно? Полный покой и никаких внешних раздражителей. Инфаркт все-таки, не шутка. Вот пойдет на поправку, тогда и приходите.

Маша легко прикоснулась к руке Петра Алексеевича. Ей так хотелось передать ему хоть немного своей силы. Вздохнув, она встала и вышла вслед за сестрой в серый больничный коридор.

— А он вам кто? Отец или дедушка? — полюбопытствовала сестра.

— Он — учитель. Мы работаем вместе.

— Учи-и-итель? — почему-то удивилась сестра. — Вот оно значит как.

— Ему долго здесь лежать? — спросила Маша.

— Это уж как получится. Если не будет осложнений, месяц-полтора. Так что находитесь еще.

— Значит, увидимся, и не раз. Вас как зовут? Меня — Маша.

— Ира.

— У меня сейчас каникулы. До конца августа я совершенно свободна. Я уже спрашивала доктора, не нужно ли помочь. Он сказал, нет. Я буду часто приезжать. Могу убрать, поухаживать за ним, покормить. Все что угодно. Только скажите, ладно?

— Ладно, договорились.

— Ира! — позвали ее. — У тебя капельница во второй палате.

— Иду. Мне пора, — заторопилась она. — До свиданья.

— До свиданья.

Маша вышла на залитый солнцем больничный двор. В кустах оглушительно чирикали воробьи. Мимо ворот пробежали, перекрикиваясь, мальчишки. Розовые головки клевера подмигивали ей с газона. Сверкающий мир обрушил на нее все многообразие запахов, звуков, красок. Маша с наслаждением выдохнула тягучий, лекарственный воздух больницы. Он выздоровеет, обязательно выздоровеет. Все пройдет и снова будет, как прежде.

В привокзальном кафе, как всегда в этот час, было людно и шумно. Участковый Сидоркин расставил на подносе свой незатейливый обед, состоявший из щей, битков и киселя, и окинул взглядом зал в поисках свободного места.

— Федор Иваныч, давай ко мне!

Он повернулся на голос. Из дальнего угла ему сигналил Степан, шофер из Апрелева. Он подошел, лавируя между столиками, и уселся на свободное место.

— Здорово, Степан. Чего там у вас слышно?

— А че? Коптим еще небо, слава Богу, — ответил тот, уписывая за обе щеки макароны, щедро политые каким-то коричневым соусом.

— Ты бы хоть кепку снял, — заметил, усмехаясь в усы, Сидоркин. — За столом все-таки.

Степан ответил ему широченной белозубой улыбкой, отчего его веснушчатый курносый нос пошел складочками, но кепку все же снял.

— А ты все воспитываешь, Федор Иваныч.

— Работа, Степа, такая.

Несколько минут они молчали, усердно работая челюстями. Наконец Сидоркин отодвинул от себя пустую тарелку и, ковырнув вилкой битки, взглянул на Степана.

— Значит, все тихо, говоришь?

— Да как сказать. Жизнь ведь она какая, хочешь не хочешь, а подкинет кренделей. Вчера вот Петр Алексеич, учитель, в больницу загремел.

— Что так?

— С сердцем чего-то. Я его в больницу и отвез. Ему, можно сказать, у меня в машине и поплохело.

В голосе Степана звучала неподдельная гордость, как у человека, оказавшегося в центре важных событий.

— Это жаль, — протянул Сидоркин. — Хороший он мужик.

— Хороший, — согласился Степан. — Я его на дороге недалеко от автобусной остановки подсадил. Он мне тогда сразу странным показался. Весь как деревянный, лицо серое, а глаза… — Он замялся в нерешительности. — Испуганные, что ли. А как отъехали, он и отключился. Ну и я прямиком в больницу. Мне там сказали, мол, молодец, вовремя привез.

— И впрямь молодец. — Сидоркин вытер усы платком и принялся за кисель. — Может, ты жизнь ему спас.

Степан приосанился.

— Только я все думаю, чего он так испугался. Ведь мужик-то не робкий. И парень тот…

— Какой парень? — Сидоркин почему-то насторожился.

— Парень с ним стоял. Разговаривали они.

— А какой он из себя?

— Парень как парень, ничего особенного. Не здешний, я тут всех наперечет знаю. Издалека, видно, пришел. Весь в пыли. Мелкий такой, жилистый, волосы клоками. — Степан живо изобразил, какие у того были волосы.

Вышло смешно, но Сидоркин даже не улыбнулся.

— Что еще помнишь?

— Да все. Я его мельком видел. Во, вспомнил! — Степан звонко хлопнул себя по колену. — Петр Алексеич, прям перед тем, как ему плохо стало, сказал: «Маша. Предупредить». Я тогда не понял, хотел переспросить, но тут такое началось — я все и забыл. А теперь вот вспомнил.

— Хм. Маша. — Сидоркин задумчиво потер рукой лоб. — И что за Маша, как думаешь?

— А кто ее знает? У нас ведь Маш, как коз. В каждом доме, почитай, коза Манька да дочка Машка. — Степан громко расхохотался, ему понравилось, как складно у него вышло.

Но Сидоркин опять не улыбнулся.

— Ты, Степа, погоди гоготать. Если увидишь еще где того парня, сразу же мне сообщи. Сумеешь?