Книга Странные люди, страница 10 – Дмитрий Бирман

Начал я тогда смеяться. Над собой и своими чувствами. Над «плечевыми» и «лохами». Над Ленкой и коммерческим директором. Над страной нашей и жизнью, уму не постижимой. Просмеялся, попил водички и домой поехал.

Дома успокоил маму (она всегда примет и простит), послал к черту Ленку, коммерческого директора и пил неделю.

Ленка насмерть обиделась, а шеф понял и простил (кстати, мировой мужик).

Через неделю я опять поехал в Москву. Со свертком.

Шел дождь, торопиться мне было некуда. Когда я подъезжал к Мячково, то не поверил своим глазам. На обочине, под дождем, стояла Юля и голосовала. Я остановился. Спокойно так вышел и тихо так сказал…

Она стояла, молча плакала и сутулилась от моих слов.

Боже, как легко и хорошо мне стало! Я с улыбкой сел в машину, повернул ключ зажигания, плавно выжал сцепление, не торопясь включил первую, аккуратно дал газку и мягко тронулся. С наслаждением смотрел я в зеркало заднего вида на становящуюся маленькой сгорбленную фигурку потускневшей красотки и указатель «Мячково», перечеркнутый наклонной красной полосой.

Через минуту я остановился и включил заднюю скорость…

Еще через две минуты я смотрел в зеркало заднего вида, как Юля (с тем самым взглядом раненой лани) сидела на заднем сиденье и капли дождя, стекавшие с ее (видимо, натурального цвета) волос, смешивались со слезами.

Я смотрел и думал о том, что Дорога, которая выбрала нас, знает больше нас, она мудрее и обязательно приведет к нашей мечте.

Они любили друг друга уже восемь лет.

Они почти не расставались.

Она тонула в Его глазах, которые всегда были разными. То прозрачно-голубыми, когда Ему было радостно и хорошо, то зелеными, когда Он думал, то темными и глубокими, когда Он хотел Ее.

Он растворялся в Ее ласково-нежных поцелуях и бархатисто-чистой коже спины, ягодиц, ног.

Когда они уезжали, то всегда гуляли, взявшись за руки.

Она гладила кисть Его руки и могла часами слушать даже не то, что он говорит, а то, как он говорит. Тембр Его голоса заставлял пробегать мурашки по Ее спине, стягивал кожу на пояснице и сходился двумя тонкими ручейками внизу живота, вызывая легкую вибрацию.

В эти дни, обычно летние, им нравилось молча смотреть на море.

Она сидела на скамейке, а Он лежал, положив голову на Ее колени.

Ее руки и легкий ветерок играли Его волосами. Иногда Он засыпал сладким детским сном, и тогда Она подолгу сидела, не шевелясь, чтобы не потревожить Его.

Чтобы Он отдохнул.

Она знала, как Он устает на работе.

Пыталась помочь, понять, поддержать.

Он был очень благодарен Ей, когда Она брала на себя часть Его забот.

Однажды, в Женеве, в отеле «Метрополь» Ему понравилась шоколадка из мини-бара. Он, как ребенок, весь перепачкался, когда ел ее, нахваливая Швейцарию.

Какой сладкой нежностью наполнилось Его сердце, когда после их возвращения Она принесла Ему чай и точно такую же шоколадку!

Она пыталась предугадать Его желания.

Он пытался не расстраивать Ее и почти не изменял Ей.

Они не любили шумные компании и светские вечеринки.

Она застилала желтой скатертью стол, ставила на него синие бокалы и золотистую вазу с фруктами, Он открывал «Божоле». Они болтали ни о чем, доводя свои желания до точки кипения, а потом пили друг друга и никак не могли утолить жажду.

У них не было детей, но они очень хотели девочку.

С Ее глазами и кожей, с Его волосами и острым умом.

Они почти не расставались.

Только на ночь и на выходные.

Она работала Его секретаршей.

Клаус жил в типично-немецком швейцарском городе Цюрих.

Он, один из лучших в мире специалистов по травме колена, оперировал в небольшой клинике, находившейся в пяти минутах неспешной (Клаус никогда никуда не спешил) ходьбы от дома, в котором он прожил всю свою сознательную жизнь.

Всемирно известные футболисты и хоккеисты, звезды балета и эстрадные танцоры, прыгуны, бегуны и обладатели Кубка Дэвиса – многие из них прошли через его волшебные руки.

Каждый день Клаус вставал в семь часов утра. Он выходил из своей спальни на втором этаже и спускался в столовую, где его ждали круассан (обязательно с яблочной начинкой) и кофе – не горячий и не холодный, а тот, что готовила ему уже много лет Анна-Луиза.

У Анны-Луизы, жены Клауса, была отдельная спальня.

Сначала она уходила спать в другую комнату, чтобы дочки Клауса, Мари и Луиза, родившиеся с разницей ровно в три года (идеально с медицинской точки зрения), не мешали папе спать.

Девочки росли, болели, как все дети, и спать в разных комнатах стало традицией.

После завтрака – в 7:30 Анна-Луиза помогала ему надевать рубашку и костюм, в зависимости от времени года подавала плащ или пальто, шляпу или зонтик. Особенно тщательно она выбирала для него обувь.

В 7:40 Клаус выходил из дому. Как только за ним закрывалась дверь, Анна-Луиза звонила Жаннет, секретарше Клауса, и говорила всегда одну и ту же фразу:

– Он идет!

Жаннет тут же начинала готовить кофе, и в тот момент, когда Клаус входил в свой кабинет, происходили две вещи. Во-первых, его ждал свежесваренный (не горячий и не холодный) кофе, а во-вторых, Жаннет звонила Анне-Луизе и говорила всегда одну и ту же фразу:

– Он пришел!

Потом Клаус гениально оперировал. До обеда.

Когда он выходил из клиники, чтобы пообедать дома, Жаннет звонила Анне-Луизе и говорила:

– Он идет!

В зависимости от времени года Клауса ждал сервированный стол в гостиной или в саду. После обеда Клаус садился в кресло-качалку, брал сигару, которую Анна-Луиза доставала из сигарного ящика ровно через пять минут после звонка Жаннет, и читал свежие газеты.

Затем он снова шел в клинику, вновь происходил обмен звонками, а день заканчивался у камина в гостиной (осенью и зимой) или в кресле на веранде (весной и летом).

По выходным Анна-Луиза показывала Клаусу дочерей, которым (в зависимости от возраста) он делал «Агу-агу!» или спрашивал об оценках в колледже, а потом и в университете.

Для любого возраста процедура занимала максимум пятнадцать минут, после чего Анна-Луиза отправляла девочек по своим комнатам, чтобы те не мешали папе отдыхать.

Взрыв произошел внезапно, превратив все вокруг в хаос.