Книга Бирюзовая зима, страница 40 – Карина Бартш

Под шквалом ее разоблачений я чувствовала себя все беззащитнее. Она приперла меня к стенке.

– Ладно, ладно! – воскликнула я. – Но ведь он просто обвел меня вокруг пальца. Ты же знаешь его. Он обаятельный негодяй. Но о влюбленности не может быть и речи.

Алекс смотрела на меня не отрываясь. Воцарившаяся тишина, весившая, казалось, не одну тонну, давила невыносимо.

– Эмили… – Она покачала головой. – Я не знаю, почему тебе так тяжело в этом признаться. И совсем не понимаю, почему ты стесняешься меня. Человек не властен над своими чувствами. Влюбился – и все тут. Это случается со всеми.

Стаканчик, который я по-прежнему сжимала в руке, уже остыл. Поверхность кофе мелко рябила. Алекс права. Разумеется, это случается со всеми. И только идиот карабкается на утес и думает, что оттуда достанет до неба.

– Он наломал дров. Я понимаю, – продолжала Алекс. – Таких дров, что и слов-то приличных нет. Но мужчинам свойственно попадать в дурацкие ситуации. Для меня загадка, как можно быть такими глупыми. Просто они мало думают. А когда начинают, обычно уже поздно. Я и сама очень хотела бы разобраться, почему он это сделал и какие цели преследовал. Объяснения я не нахожу, – она пожала плечами. – Но одно я знаю точно, Эмили! – горячо воскликнула она. – Элиас мог повести себя по-идиотски, мог поступить неправильно – но он неплохой парень. Я знаю его вдоль и поперек и вижу, когда ему плохо. А ему плохо. Думаю, он горько сожалеет о том, что сделал.

Я подтянула ноги к животу и уперлась коленями в край стола.

– Сожалеет он или нет, – сказала я, не поднимая взгляда, – мне от этого не легче.

– Естественно, потому что ты думаешь, что безразлична ему и он хотел просто поразвлечься. Но это неправильная предпосылка. Может быть, ты ему отнюдь не безразлична и он вовсе не хотел поразвлечься. Может быть, он просто совершил дурацкую ошибку.

У меня начинала болеть голова.

– Может, так, а может и нет, – пробормотала я. – В теории все прекрасно. Но это только теория, Алекс. А теперь давай поговорим о чем-нибудь другом, у меня скоро голова лопнет.

Алекс фыркнула.

– Ну почему ты такая упертая? Почему так яростно отказываешься о нем говорить?

Может, потому, что, когда мы о нем говорим, у меня перед глазами появляется его лицо? Потому, что любая мысль о нем – словно проволокой по коже? И потому, что все это причиняет мне ужасную боль, которую я не могу больше терпеть.

– Потому что мы можем говорить об этом хоть часами, но ничего не изменится. Все останется по-прежнему. Я должна с этим покончить. Так, может, оставим эту тему в покое, перестанем ковыряться в ней?

– Эмили, я вовсе не хочу ни в чем ковыряться! Я хочу помочь тебе. Как ты этого не понимаешь?

– Тут ничем не поможешь. Пойми, пожалуйста.

Мне не очень-то верилось, что она действительно поняла – но по крайней мере рот закрыла. Подперев подбородок ладонью, она опять взяла журнал и принялась его листать. Страницы она переворачивала с такой яростью, что было удивительно, как они не рвутся.

Долгое время в комнате не было слышно ни звука, кроме шелеста страниц. И чем дольше я сидела и краем глаза наблюдала за Алекс, тем настойчивее меня мучил один вопрос. Вопрос, которым я прежде не задавалась, потому что он потонул в пучине неприятных переживаний.

– Алекс, – проговорила я в тишине, – откуда… откуда ты узнала, что письма мне шлет Элиас?

Она вздохнула.

– По случайности. По глупой, дурацкой случайности.

– Как же именно?

Алекс отложила журнал.

– В тот день Элиас забыл дома телефон, – принялась объяснять она. – Оставил в гостиной. Вдруг звонок. Я увидела что, что звонит Себастьян, поэтому и взяла трубку. Я знала, что ему через пару часов предстоит защищать реферат. Он хотел его распечатать, но принтер отдал концы, и Элиас обещал распечатать на своем. Я понятия не имела, где пропадает мой братец и когда вернется, я же не знала, что он у тебя. Себастьян сказал, что скинет мне файл по почте, а я распечатаю его с компьютера Элиаса. – Алекс выдохнула. – Ну вот. Я села за его компьютер, прождала минут десять, несколько раз проверила свою почту, но никакого письма не было. Я решила, что вышла какая-то путаница. Что Себастьян отправил реферат на емейл Элиаса. Я открыла ящик моего братца, и на глаза мне попалась папка. Папка под названием «Эмили». Ну ты же меня знаешь, я ужасно любопытная. – Она развела руками. – Я открыла ее, сперва ничего не поняла – а потом до меня дошло. Как только он явился домой, я тут же потребовала объяснений. Ну а все остальное ты знаешь.

Так, значит, это была чистейшей воды случайность.

Стечение обстоятельств.

А не произойди этого, кто знает, когда бы он соизволил открыть мне правду?

Я медленно покачала головой.

– Выходит, все выяснилось исключительно благодаря твоему любопытству, – тихо проговорила я, разглядывая свои руки. Кофе был уже совсем холодный.

– Обойдусь без благодарностей, – ответила она. – Но да, именно так правда и вышла наружу.

Я молчала, глядя куда-то в пространство.

Потом поставила стаканчик на стол, перевернула страницу конспекта и склонилась над ним. Я видела написанные слова, разбирала каждое предложение, но смысл до меня не доходил. Мои мысли унеслись в тот мир, который я держала под строгим запретом. Потому что раз попав туда, выбраться было неимоверно трудно.

Через десять минут я попросила Алекс не обижаться, но все-таки оставить меня наедине с конспектами. Она колебалась, я видела это, но все-таки поднялась с кровати и попрощалась.

– Про Нойштадт подумай еще раз хорошенько, – сказала она напоследок. – Шесть недель – это ужасно долго. Тебе не кажется, что и трех хватит?

– Мне очень жаль, Алекс. Но я уже купила билеты на поезд.

Конечно, не этот ответ она хотела услышать. И так просто примириться с тем фактом, что теперь мы увидимся только на Рождество, она тоже не могла. Но в данный момент ей ничего не оставалось, кроме как кивнуть и сказать, что она позвонит мне завтра днем, после экзамена.

Когда дверь за Алекс захлопнулась и в комнате вновь воцарилась привычная тишина, я ощутила облегчение, словно наконец-то смогла дышать полной грудью. Напряжение отпустило. Я снова могла быть самой собой. Чувствовать себя так, как чувствую. И ни перед кем не притворяться.

Я вернулась к конспектам с твердым намерением заниматься, но слова вдруг поплыли перед глазами. Каждая буква растеклась настолько, что ее невозможно было прочесть. Спрятав лицо в ладони, я всхлипнула. Я истекала слезами, словно кровью.

* * *

Вот уже две недели дни проходили совершенно одинаково. Утром я выползала из постели чуть живая и тащилась на лекции, иногда даже на те, которые вовсе не обязана была посещать. Затем брела в библиотеку и сидела там часами, до самого закрытия. Дома, за столом, я продолжала заниматься до тех пор, пока глаза не уставали настолько, что я не могла разобрать собственные записи.